Помню появление замечательной пары. Муж и жена — они жили в деревне, по толстовскому образцу, но почему-то не считались полностью толстовцами. В сандалиях на босу ногу, в каких-то немыслимых хламидах, с котомками за плечами. Он — высокий, длинноволосый, с восторженным отрешенным лицом, она — маленькая, кругленькая, с очаровательной улыбкой. Они услышали о Содружестве и пришли рассказать о себе — "поделиться своей радостью", как он сказал. Они не говорили ни о каких моральных религиозных мотивах, побудивших их избрать толстовский образ жизни. Но им ужасно хотелось рассказать людям, какая это радость, счастье — жить в природе, среди деревьев и трав, с птицами и животными. Им так хотелось, чтобы окружающие почувствовали эту радость, разделили ее. И они находили слова и выражения — простые и доходчивые для рассказа о своей жизни, о работе в огороде, о жатве, о сборе ягод… И о полянке в лесу, куда они ходят молиться.
Не назойливо, очень интимно, но проскальзывало в их словах, а главное — в выражении лиц и улыбке, что им знакомо какое-то особое восприятие духовной жизни природы, даже духовных существ, живущих в ней. В этой "мистической" нотке они, вероятно, и расходились с ортодоксальными толстовцами. "Настоящий Феликс Бальде и Фелиция"[50]
, - думала я. Жалею, что не расспросила о них подробнее и даже не узнала их фамилии. Еще одно явление — совсем в другом роде. Валентин Федорович привел и представил как гостя толстовцев весьма экзотическую личность — не то индус, не то перс, член какой-то мусульманской секты. Он хотел рассказать о своем учении, но из этого мало что получилось. Он говорил на плохом английском, переводчик — неопытный доброволец из присутствующих — плел нечто и вовсе невразумительное. Слушали внимательно, задавали "опросы, старались понять — экзотика импонировала. Но сумбур остался. Этот же человек появился и у анархомистиков. Солонович долго с ним беседовал, но тот ему не понравился: "Его идеи трафаретны и цели сомнительны", — сказал он и, насколько я знаю, никуда больше его не приглашал. Солонович собирался прочитать доклад: "Религия Льва Толстого". Доклад не состоялся: Содружество прекратило свое существование. Режим ожесточался. "Идеологическая борьба" все больше становилась делом административных мероприятий. Толстовцам приходилось туго, их ужимали всячески. Многие уезжали. Наш друг Валентин Федорович был на пороге отъезда, он уезжал в Прагу. Наконец, Вегетарианскую столовую закрыли. С тем вместе прекратило свое существование и наше Содружество — собираться было негде, а тайные конспиративные встречи противоречили бы самой его идее. Просуществовало оно не больше года, но несомненно это было живое, жизнеспособное зерно. Оно могло бы вырасти в очень нужную и близкую русским традициям форму свободного духовного общения. Но ему не дали прорасти, затоптали чуть проклюнувшийся росток.Две группы
Это начинание было, пожалуй, единственным, оказавшимся возможным или, вернее — полувозможным в наших условиях проявлением того направления в антропософской работе, которое и это время набирало силу в Дорнахе. Там одна за другой появлялись организации, имевшие целью выход антропософии вовне, "выход в культуру", как гласил этот лозунг. Уже с 1919-го года успешно работала Вальдорфская школа, была создана терапевтическая клиника с онкологическим отделением, зарождалось движение "Христианской общины" и др.[51]
Все больше появлялось лекций Штейнера, связанных с профессиональными интересами слушателей. У нас, конечно, какое бы то ни было практическое приложение антропософии было невозможно. Но во внутренней жизни Общества эта тема все больше выдвигалась на передний план. Одухотворение окружающей среды, одухотворение культуры, всех профессий и занятий, интересов и достижений. Это и есть миссия антропософии, без этого выхода в жизнь она догматизируется и засыхает в узкой келье личных переживаний. Для многих именно такое понимание антропософии становилось доминирующим. Но для некоторых оно было чуждо, казалось иногда даже профанацией того, что может жить только в глубине индивидуальной духовной работы.