Воспоминания о народном ополчении

И тут я впервые увидел и услышал генерал-майора Козлова; образ его навсегда останется в моей памяти, как образ бесстрашного героя. Совсем рядом со мной прозвучал могучий голос, казалось, покрывший шум боя: "Прекратить стрельбу!” Команда была передана в обе стороны ответственными командирами, и стрельба моментально прекратилась. А генерал продолжал: "Кто тут командует? Командир тут есть. Всякого, кто нарушит мою команду, расстреливать на месте!”

Этот голос восстановил дисциплину, вновь соединил в этот ответственный момент нашу большую группу, дав ей уверенность и единую волю. Моментально исчезли всякие следы паники, которая, казалось, могла расстроить наши ряды.

Генерал-майор был одет в генеральское зимнее пальто с серым каракулевым воротником, на голове его была папаха. Луна и зарево пожара освещали его довольно молодое лицо с высоким лбом, лицо, в котором светилась уверенность в победе, видна была воля большого и умного человека, и все это соединялось в каком-то страстном порыве, делавшем этого человека душой и сердцем нашего боя. Отдавая свою команду, генерал-майор Козлов стоял с поднятой и устремленной вперед рукой. Его высокая фигура четко вырисовывалась на фоне покрытого снегом поля, через которое нам предстояло пройти.

Закончив свою команду, генерал замолчал на несколько секунд, в продолжении которых все ожидали, что он еще скажет; затем, указав рукой на луну, которая вышла в это время из-за облаков, скомандовал: "Направление на луну, вперед, бегом!” И все как один бросились вперед!

Это было страшное поле: с левого и правого флангов немцы обстреливали нас из пулеметов, то там, то здесь падали люди, за нашей группой на снегу оставались убитые и раненые. Но, вступив на него, можно было выйти только вперед.

Для того, чтобы лучше нас видеть, немцы зажгли с правого фланга деревья в лесу, облив их, очевидно, бензином. Теперь эти деревья пылали, как огромные факелы. С левого фланга на расстоянии 1-1,5 километров от середины группы были зажжены дома в соседней деревне или на станции, находившейся на той же железной дороге, к которой мы продвигались.

Вдоль речки было размещено с десяток автоматчиков, но их огонь не мог остановить наше стремительное движение, мы стреляли в них на бегу.

Тяжело было бежать по этому полю! Не так было оно велико, а как трудно было его перейти! Широкое, ровное, покрытое тонким слоем первого снега, освещенное заревом двух пожарищ и светом луны, с фигурами нескольких тысяч бегущих людей, покрытое кое- где телами убитых и раненых - оно представляло грандиозную картину человеческой борьбы и страданий.

Около речки пришлось убавить темп нашего движения, залечь и открыть огонь по стрелявшим в нас с фронта автоматчикам. Я стрелял из винтовки в автоматчика, который располагался против меня, прячась за берег речки. Но вот кончились патроны; вынув из винтовки затвор, я бросил его в сторону и стал стрелять из нагана. Автоматчик перестал стрелять.

Раздалась команда "Вперед!”, и мы побежали к линии речки. Это была совсем маленькая речка. На берегу наполовину в воде лежало тело в немецкой шинели; я воспользовался им: наступив на него, перепрыгнул на другую сторону. Теперь огонь немцев стал менее эффективным: от их пулеметов, которые стреляли в нас с флангов, теперь уже было более километра. Но мы продолжали бежать, опасаясь преследования танками. Нас еще подгонял какой-то огонек, который появился слева и приближался к нам по линии железной дороги.

Но вот невысокая насыпь, а за ней низкорослый лесок. Перебежав через насыпь, мы углубились в лес. Мы теперь не бежали, а скорее шли. Шум боя сменился тишиной ночного леса и нарушался теперь только топотом наших ног. Вдали за нами раздавалась какая-то стрельба, горели в лесу зажженные немцами деревья и дома в деревне; там, откуда мы пришли, за заревом пожарищ, оставалось Вяземское окружение.

Только теперь вздохнули мы полной грудью, подняли головы и почувствовали, что вернулись к жизни на земле!

Генерал объявил привал. Мы повалились на землю не усталые, нет, а как люди, с которых спал какой-то тяжелый груз. Ко мне подошел молодой парень, раненый в ногу повыше колена, и попросил его перевязать. Пуля пробила ногу насквозь, видимо, не задев кость. Я взял один из двух индивидуальных пакетов, бывших у меня, и перевязал рану, закрыв ее с двух сторон тампонами и обмотав бинтом, который закрепил к поясу кальсон, чтобы повязка не упала.

Трудно представить, как мы здесь себя чувствовали, что мы переживали! Наши сердца переполняла какая-то радость, мы чувствовали какое-то теплое отношение друг к другу, точно все мы были братья, дети одной семьи. Все эти мучительные дни, все эти ужасы окружения, все сомнения, вся безысходность и неопределенность нашего положения теперь исчезли и заменились радостью исполненного долга, радостью свободы, ощущением жизни.