Воспоминания о России (1900-1932)

Они подозрительно посмотрели на меня и решили начать обыск. Ящики были открыты, простыни сброшены на пол, матрасы подняты, даже из детской кроватки все было вынуто. Они осматривали каждую игрушку, обыскали все углы. В мгновение ока комната превратилась в свалку вещей. Стопка бумаг с письменного стола была отложена отдельно, чтобы изучить ее на досуге. Это были в основном генеалогические изыскания Ники, на которые он тратил много времени, просиживая в библиотеке. В комнате няни, под кроватью, они обнаружили ящик с серебром деда и, конечно, его забрали. К концу обыска пришел муж. Тогда они велели нам собираться и сказали, что забирают нас с собой.

Мне трудно подробно рассказывать, что происходило потом. До сих пор больно это вспоминать. Они позволили нам собрать некоторые вещи, потом я, прижав к себе ребенка, выскочила в коридор, чтобы найти кого-нибудь из жильцов. Первый, кого я встретила, был молодой человек, комсомолец, говоривший, что он никогда не пожмет руку князя.

Со слезами, текущими по щекам, я сказала:

— Пожалуйста, позаботьтесь о моем ребенке, чтобы ему не был причинен вред.

Он посмотрел на меня и сказал:

— Не беспокойтесь, я присмотрю за ним. Я сделаю всё, что в моих силах.

После этого он совершенно переменился. Оставив Ирину с няней, мы ушли.

В ГПУ нас разделили. Мне пришлось очень долго ждать допроса. Когда пришла моя очередь, чиновник, в чей кабинет я попала, сказал:

— Что вы так плачете? Вы молоды, вся жизнь перед вами. Вашего мужа расстреляли, но вы легко найдете другого.

Не получив от меня никакого ответа, он сказал:

— Какой смысл в слезах? И вас расстреляют, как еще можно обращаться с людьми вашего сорта?

В конце концов я смогла пролепетать:

— Но что же мы сделали?

— Что вы сделали? Вы ничего не сделали. Но неужели вы не можете понять? За каждого убитого вашими Белыми б…, мы отомстим сотнями расстрелянных ваших.

И он приказал меня увести.

Снаружи ждала повозка с лошадью. Мой страж и я взобрались, и нас повезли. Я была уверена, что меня расстреляют на старом кладбище, мы ехали в том направлении. Тюрьма была в той же стороне, и я помню свое чувство облегчение, когда повозка свернула направо. «Не сейчас, — подумала я, — еще немного поживу».

Ворота тюрьмы отворили. Меня провели в приемную, я увидела там мужа и бросилась прямо к нему в объятья. Нас растащили и Ники быстро увели в камеру. Они отобрали мой браслет, кольца, золотую цепь и крест; я только просила, чтобы меня не помещали в одиночную камеру.

Так, в канун Троицы, мы переступили пороги камер для осужденных. Они были маленькими, узкие койки жесткими и неудобными, но я ничего не замечала. Я была в прострации. Они приносили мне пищу, но я не смотрела на нее. Они открывали дверь и звали на получасовую прогулку во дворе, я отказывалась идти. Очень часто я чувствовала, что они наблюдают за мной, но я не обращала внимания. Снова они приносили мне пищу и уносили назад. Я лежала в тоске, оплакивая моего мужа и моего ребенка. Стража была постоянно за дверью, но я не обращала внимания. Потом я обнаружила, что какой-то человек из «интеллигенции» смотрит на меня через глазок.

— Товарищ, — сказал он, — вы должны быть мужественной и гордой. Вы должны быть похожи на жену декабриста, последовавшую за мужем в Сибирь. Зачем так расстраиваться, вы не должны этого делать.

И он продолжал в том же духе. Он смотрел на меня, а я смотрела на него, но что я могла сказать? Я только чувствовала, что он хотел меня подбодрить, заставить мыслить здраво, и была благодарна ему за это. Я попросила его принести мне почитать газету, если он сможет найти. Я хотела знать, какова политическая ситуация, от нее зависели наши жизни. Он понял, и газета была принесена, но я едва взглянула на нее. Так прошли Троица, понедельник и вторник. В среду я все еще лежала на койке и почти не притронулась к обеду, когда что-то во мне сказало: «Почему ты мучаешься беспокойством о своей маленькой дочери и не думаешь о своем не рожденном сыне? Ты можешь навредить ему».

Я подскочила и села на кровати. Открылась дверь, пришел надзиратель звать меня на обычную прогулку. Я вышла в первый раз и начала ходить круг за кругом по небольшому пространству дворика. Надзиратель подбадривающе мне улыбался.

Когда внесли ужин, я взяла его и впервые всё съела. Опять ободрение от надзирателя. Потом пришла передача от няни с маленькой записочкой, в которой говорилось, что с моей маленькой девочкой всё благополучно и хорошо. Я прослезилась от радости. Я почувствовала себя по-другому, я снова была самой собой. Я попросила свидания с мужем. Надо сказать, что стража была очень добра. Они попытались устроить это. Я чувствовала, как они жалеют меня и как стараются облегчить мое горе.

Несколько дней спустя я была также внезапно освобождена, как раньше была арестована. Они пришли и сказали: «Вы свободны, можете идти домой».