Воспоминания о русской службе

На той станции, откуда идет ветка на Киссинген, я узнал, что накануне вечером началось повальное бегство русских и поверенный, с которым у меня назначена встреча, уже уехал, куда — неизвестно. Одновременно я узнал, что пассажирские поезда на Берлин больше не ходят, поскольку железная дорога забита идущими на запад военными эшелонами. Я сел в поезд южного направления, рассчитывая выбраться из потока, стремящегося на запад, а затем с юга добраться до Берлина. Все поезда были переполнены, я понятия не имел, куда еду, на каждой узловой станции пересаживался на другие поезда и так, путаным маршрутом, нередко стоя на площадке битком набитого вагона, утром следующего дня, т. е. в среду, прибыл в Берлин, на Ангальтский вокзал. Там я успел на четвертый и последний дополнительный поезд к российской границе.

Слухи о войне набирали силу, а с ними — паника или восторг российских беженцев. Поезд был переполнен. Я с трудом нашел место в туалете, где помещалось еще несколько пассажиров. Две предшествующие ночи я провел без сна и потому, несмотря ни на что, крепко уснул. Лишь во второй половине дня меня разбудил голод, ведь в этой гонке у меня совершенно не было времени толком перекусить. Русские всегда путешествуют с провиантом и всегда хлебосольны, вот и в этом туалете нашлась дебелая московская купчиха, которая устроилась на умывальнике и, надежно разместив там корзинку с пирогами, бутербродами с икрою и лососиной, вареньем и бутылочкой ликера, охраняла ее как наседка цыплят. Эта добрая женщина позаботилась, чтобы товарищи по туалету — двое ее собственных детишек и я — не умирали с голоду.

Под вечер мы проехали Кёнигсберг. Вокзал был забит народом — там я впервые услышал, как поют «Стражу на Рейне». На следующих станциях творилось то же самое — возбужденные людские толпы, провожавшие поднятых по тревоге родственников. Но, когда мы, наконец, прибыли в Эйдкунен, тамошний вокзал был безлюден, только жандармы и чиновники встретили поезд и объявили, что сообщение с Россией прервано. Отряд казаков якобы перешел границу и подпалил здание пограничной стражи.

После этого некоторые русские пассажиры, уже покинувшие выгон, побросали свои пожитки и пешком устремились к границе, в том числе знакомый мне барон Медем из Петербурга. Прежде чем я сумел выбраться из туалета, жандармы заперли двери вагонов и объявили, что отправляют всех как гражданских пленных обратно в Берлин. Прицепили другой паровоз — и снова на запад.

Я не мог застрять в Германии, пост председателя царскосельского земства, который я оставил, не испросив отпуска и не предупредив, куда уезжаю, требовал скорейшего возвращения, любой ценой, вдобавок моя семья гостила у родственников в Литве, и оба моих сына также были в отлучке. Старший — морской офицер — служил в Финляндии на миноносце, младший был вольноопределяющимся в гвардейском драгунском полку. Я знал, что из моих чиновников — десяти врачей, шестнадцати агрономов и примерно двухсот учителей — большинство будет призвано под ружье. Хотя земской управой руководила коллегия, фактически вся ответственность и забота о персонале лежали на мне. Нужно во что бы то ни стало вырваться из ловушки.

В Кёнигсберге двери вагонов отперли, но выходить беженцам разрешили, только чтобы под конвоем жандармов закупить дорожные припасы. Мне удалось за спиной охранника улизнуть с вокзала.

В кёнигсбергском Старом замке находилась резиденция начальника окружного управления, и занимал этот пост мой кузен граф Роберт Кейзерлинг ^{101}. Поэтому прямо с вокзала я отправился в замок. Кузен, которого мои визиты обычно весьма радовали, на сей раз лишь очень удивился моему ночному появлению. И тотчас сообщил, что кёнигсбергский начальник полиции только что получил приказ взять всех российских подданных под стражу.

Я сказал, что мой арест — полнейшая нелепость. Он же прекрасно знает, что для Германии я совершенно неопасен, а в Царском Селе совершенно необходим и для меня дело чести — сей же час вернуться на мой пост. Кроме старика камердинера, в замке меня никто не видел, мне бы только постель, чтобы выспаться, и ванну, чтобы смыть грязь, а еще я страшно проголодался. Больше мне ничего не надо, единственное, о чем я еще прошу, — предоставить мне с рассветом его автомобиль, чтобы доехать до вокзала. Бедный кузен оказался меж двух огней, но родственные чувства в итоге одержали верх; мы без слов обменялись рукопожатием, и он вернулся к своим делам. Вскоре камердинер доложил, что ужин на столе, а ванна и постель приготовлены. Засим он спросил, в котором часу подать утром авто.

Хотя никакого определенного плана у меня не было и я пока не решил, попытать ли счастья сухопутной дорогой через литовскую границу или же морем, заснул я все же в уверенности, что счастливая звезда, приведшая меня к кузену, и впредь меня не оставит.