Воспоминания о Тарасе Шевченко

бывать у меня реже. Поводом к этому, как оказалось после, было то, что он намеревался

жениться, и время его поглощалось на ознакомление с избранною особою. Но он почему-то

от меня как будто скрывал свое намерение, и я слыхал о нем от других, как равно услыхал,

что его план жениться — расстроился. Тогда встретил я Тараса Григорьевича, давно уже

перед тем у меня не бывавшего, в Большом театре на представлении «Вильгельма Телля», а

он, замечу мимоходом, чрезвычайно любил эту оперу и приходил в детский восторг от

пения Тамберлика и де Бассини, имея привычку при этом восклицать по-малорусски:

«Матері його сто копанок чортів, як же славно!» (Черт побери, как хорошо!) — «Чи ти,

Тарасе, справді женишся?» — спросил я его. «Мабуть (верно), оженюсь тоді, як і ти!» —

отвечал Шевченко. С того вечера опять стал Тарас Григорьевич навещать меня, но о своих

романтических похождениях не говорил ни слова. В конце декабря 1860-го, а может быть —

в январе 1861 года (наверное не припомню), Шевченко явился ко мне во вторник вместе с

Павлом Ивановичем Якушкиным,известным собирателем народных великорусских песен.

[Оба были пьяны до безобразия, особенно Якушкин; Шевченко все-таки держал себя

приличнее. Отведя его в сторону, я ему заметил, указавши на многих гостей у меня, что о

нем будут распространяться дурные слухи. Это был, однако, первый и последний раз, когда

я увидал Шевченка положительно пьяным. Кто знает, может быть, причину тому надобно

искать в той сердечной трагедии, которая с ним недавно перед тем разыгралась и которой

касаться я не считаю себя в праве, так как знаю о ней мало и то по неясным слухам, но сам

он до конца своей жизни мне о том не говорил ничего. Как бы то ни было, видевши

Шевченка пьяным только один раз, но видевши его много раз пьющим, я остаюсь при том

убеждении, что слухи о его порочной преданности пьянству произошли от его многопития,

невредившаго, однако, его духовным силам, и во всяком случае неправы те, которые,

благоговевши при жизни поэта пред его музою чуть не до идолопоклонства, после смерти

Шевченка стали презрительно называть эту музу пьяною.]

Не могу теперь припомнить, был ли еще хоть раз у меня Тарас Григорьевич после

прихода его ко мне с Якушкиным, или то было последнее его посещение. Несомненно

помню, что скоро после того он заболел или, правильнее сказать, усилилась и приняла

острый характер болезнь, которая уже прежде подрывала его здоровье. В феврале 1861 года

я отправился к нему узнать о состоянии его здоровья. Он сидел за столом, кругом него были

неоконченные работы. Он сказал, что его здоровье значительно поправляется и на будущей

неделе он непременно придет ко мне. Между прочим, тогда показал он мне золотые часы,

недавно им купленные. То были первые часы, которые он готовился носить: до тех пор

170

скудость средств не дозволяла ему думать о такой роскоши. Тарас Григорьевич относился к

этим часам с каким-то детским удовольствием. Я про-/177/стился с ним, взявши с него

обещание прийти ко мне на будущей неделе, а если не будет в силах, то уведомить меня, и я

сам приду к нему. Это было в пятницу. В следующее за тем воскресенье его не стало.

Обстоятельства его кончины и погребения подробно были рассказаны в «Основе» в оное

время. Мой взгляд на Шевченка как на поэта был уже выражен отчасти в «Основе», отчасти

же в книге Гербеля «Поэзия славян».

В заключение сообщу следующее и при том такое, что для большинства почитателей

памяти поэта остается до сих пор совершенно неизвестным. Уже после его кончины

сообщены были мне его сочинения, собственноручно писанные по-русски. Из них можно

видеть, что Тарас Григорьевич никак не может подвергаться подозрениям в крайней

исключительности, доводящей любовь к своей местной родине до нерасположения к

остальному русскому отечеству, а в этом, как известно, обвиняли писавших народною речью

малодумающие ревнители общерусского единства. Тарас Григорьевич любил русский язык,

сам, как оказывается, писал на нем и желал печатать написанное, но не решался на это по

скромности, не надеясь на достаточное знание русского языка и на достаточность

собственного образования, так как судьба для него с колыбели до гроба была злою,

жестокою мачехою и всю жизнь постоянно то тем, то другим ставила его в невозможность

расширить умственный свой горизонт, сообразно его блестящим способностям. В числе

оставшихся после него русских сочинений, есть несколько рассказов или повестей с тем

самым содержанием, которое встречаем в нескольких его малорусских стихотворениях

большого размера, вошедших в собрание сочинений Шевченка, изданное под названием

«Кобзарь». Внимание читавших «Кобзарь», конечно, останавливалось на прекрасной поэме

«Наймичка», где изображается мать, которая, подбросив богатым хозяевам своего ребенка,

потом нанимается у этих хозяев работницею, сходится с ними и сживается до того, что уже

как будто сама принадлежит к их семье, с нежнейшею материнскою любовью заботится о

своем сыне, живущем у хозяев в качестве их собственного родного сына, оставляя его в