педагогического кружков. Компания была небольшая; собрались люди близкие; пили чай,
расположившись на траве, и вели беседу о прелестях киевской природы и Украйны вообще,
о минувших временах, о богатстве народной поэзии, о необходимости собирать памятники
народного творчества и пр., и пр. Ничего лишнего не было ни в речах, ни в угощении; вечер
прошел живо и закончился общим удовольствием. Дорогой наш гость был сначала задумчив
и молчалив; потом мало-помалу разговорился, восхищался Днепром, Почайной, видом
Киева, Андреевской церкви, Щекавицы, а когда солнце скрылось за горами, легкий туман
пошел по Оболонью и вверху на чистом небе стали показываться то там, то сям ярко
светившиеся звезды, Шевченко, стоя лицом к западу, своим чистым, серебристым, чуть-чуть
дрожавшим голосом запел свою любимую песню «Ой ізійди, зійди, ти вечірняя зіронько...»
И пел он с таким одушевлением, с таким глубоким чувством, что звуки этой песни и теперь,
спустя 26 лет, отдаются в моих ушах. Воздух постепенно свежел; август давал себя знать, и
мы поспешили по домам.
Отъезд Шевченка из Киева в Петербург последовал так скоро и неожиданно, что я не
мог ни проститься с ним, ни проводить его. Из Петербурга он прислал мне свою
46
фотографию, снятую Гудовским, и два экземпляра вышедшего тогда «Кобзаря». Другой
экземпляр он просил меня передать проф. Н. Д. Иванишеву, его, так сказать, сослуживцу по
комиссии для разбора древних актов. Покойный Иванишев, рядом с которым я квартировал,
принял подарок Шевченка с обычным своим зоильством, по которому он ради красного
словца не щадил иногда и родного отца.
— А, это наш славный поэт! Скажите, какую толстую книгу написал. Видно, там
недаром его фухтелями угощали...
Я не возражал многоученому профессору, зная довольно уже его натуру и то, что за
этими язвительными словами у него скрываются самые верные о людях суждения, которых
он, однако, в большей части не имел привычки высказывать.
Прошло более полутора года; я готовился начать семейную жизнь. В это именно время
привезли в Киев покойного уже Шевченка. Мне было тогда не до похорон и не до проводов;
я едва мог побывать на отпевании и проводить гроб до парохода. Оттого и воспоминаний у
меня об этом времени осталось немного. Были у меня В. Г. Шевченко и художник
Честаховский в ту пору, когда гроб покойного остановлен был за Днепром, и толковали со
мною и братом о каких-то затруднениях, представившихся для провоза тела чрез Киев, и о
месте погребения, которое окончательно избрали близ Канева. Не помню, сколько дней гроб
Шевченка простоял в Киеве, но при провозе его по набережному шоссе из-за Днепра к
церкви Рождества Христова и обратно к пароходу собирались огромные массы народа, да и
вообще в те дни в Киеве было значительное оживление и возбуждение в некоторых
кружках. При отпевании церковь была переполнена, Александровская улица запружена
самою разнообразною публикою. Нигде, кажется, нет населения столько любопытного и
охочего до зрелищ, как в Киеве...
Незадолго до привоза тела Шевченка в Киев пришлось мне проехать на родину и быть в
последний раз у о. Григория и Ксении Прокопиевны Кошицовых. Дошла и туда весть о
смерти жившего не-/50/когда у них Тараса и о том, как чествовали его по смерти. О.
Григорий и теперь не мог признать в своем бывшем наймите какого-то бессмертного поэта и
судил об нем только по воспоминаниям, как о простом работнике.
После распродажи имущества Т. Г. Шевченка переслан был мне из Петербурга летний
парусинный костюм его, который и доселе хранится у меня.
МИМОЛЕТНОЕ ЗНАКОМСТВО МОЕ С Т. Г. ШЕВЧЕНКОМ И МОИ ОБ НЕМ ВОСПОМИНАНИЯ
Впервые опубликовано под псевдонимом Ф. Лобода в ж. «Киевская старина» (1887. — № 11. — С. 563
— 577). Печатается по первой публикации.
издатель и редактор ж. «Киевская старина» (1882 — 1887), опубликовал ряд исследовательских и
документальных материалов о поэте.
вспоминал в повести «Княгиня».
отнесенный к Шевченко) повторяло несколько мемуаристов, в частности П. Мартос. П. Селецкий и др. С
47
действительными обстоятельствами выкупа Шевченко из крепостных он не имеет ничего общего. По
свидетельству Н. Костома-/473/рова и М. Лазаревского, Шевченко решительно его отрицал. О том, как
возникло у К. Брюллова намерение выкупить Шевченко из крепостной неволи и дать ему возможность
учиться в Академии художеств, см. записи в дневнике А. Н. Мокрицкого.