Воспоминания о Тарасе Шевченко

Гребенкою. С ним-то я прежде всего посоветовался, каким образом помочь нашему земляку.

Гребенка принял близко к сердцу мое предложение, стал часто приглашать Тараса к себе,

давал ему для чтения книги, сообщал разные сведения и проч. Потом уже я представил

Тараса конференц-секретарю Академии художеств В. И. Григоровичу с убедительной

просьбой освободить его от жалкой участи.

С Гребенкой Тарас стал иногда бывать у придворного живописца Венецианова, который

вместе с Григоровичем представил его В. А. Жуковскому».

Знакомство с такими людьми не могло остаться без влияния на развитие молодого

человека. Беседы, слышанные им у них в доме, книги, получаемые от Гребенки, быстро

подвинули вперед его образование. Пробыв целый день на работе, взятой хозяином с

подряда и состоявшей в покраске окон, потолков, а иногда и заборов, ночью, забравшись на

чердак, он постоянно читал все, что ему попадалось в руки. А память у него была

изумительная. Поэт наш по своему положению примыкает к разряду тех необыкновенных

людей, которые названы у Дизраэли поздно воспитанными гениями — sero sapientes.

«Что гений воспитывает сам себя, в этом мы ссылаемся на собственное свидетельство

всех членов этой великой семьи, но это само-/58/ воспитание идет не всегда удачно, и

многие гениальные личности оканчивают дни свои посреди обломков собственного таланта

и с убитой душой. Многие из великих людей половину жизни своей истратили на то, чтобы

вознаградить потерянное время или искоренить в себе следы дурного воспитания» *.

* «История литературного гения», Дизраэли.

Замечание это в некотором отношении можно приложить и к даровитой личности

Шевченка. Лишенный в детстве элементарного образования, облегчающего трудный путь к

серьезному учению, поэт-самоучка с величайшим усилием усваивал научные сведения, без

системы и порядка, но он преодолевал эти затруднения, поставленные ему на пути к

развитию прежним учением на медный грош /59/ у дьячка-спартанца, и масса

приобретаемых сведений не задавила его способностей: светлый природный ум поэта

систематизировал эти сведения, отличая между ними важное от неважного, не обременяя

памяти бесполезным хламом.

Тарас изумлял Сошенка своими успехами. Желая ближе познакомиться с направлением

его таланта, Жуковский дал ему однажды тему: описать жизнь художника. Неизвестно,

насколько Тарас удовлетворил пытливость нашего знаменитого романтика; известно только

то, что с этого именно времени Жуковский сильно начал хлопотать о выкупе крепостного

автора.

«Около этого времени, — продолжает свой рассказ Сошенко, — в одни из каникул, я

был приглашен управляющим домом Шевченкова барина Прехтелем, с которым я

познакомился еще в Ольшаной, перебраться к нему на Моховую улицу. Господа переехали

на дачу, Тарас навещал меня и здесь. Посещения эти весьма не понравились Прехтелю. Он

возненавидел Тараса за его вольные речи и либеральные беседы с дворовыми людьми,

которые и сами начали вольничать, уклоняться от работы и заявлять пред дворецким о

своих человеческих правах. Взбешенный Прехтель решился проучить либерала-крепака. И

вот с субботы на воскресенье кучеру приказано было приготовить на конюшне все, что

нужно. На другой день, едва только приятель мой показался на господском дворе, его

арестовали. Я вижу, что лях шутить не любит, принял на себя роль защитника. Но как я ни

просил этого варвара, ничто не помогло. К счастию, в это время я писал портрет жены его.

(Прехтель недавно женился.) Я к ней. Едва-едва она могла упросить своего разгневанного

супруга, который до того расходился, что с ним сделался нервный припадок. Не насытив

54

своей мести, он даже слег в постель. Этот казус стоил мне немало. Я «падал до ног»,

«сцискал рацицы» и прочие шляхетские штуки выкидывал. Но как бы там ни было, а Тарас

был спасен. Ему запрещено было видеться с дворовыми под страхом жесточайшего

наказания.

Настала осень. Я переселился из палат панских в свою убогую квартирку, к немке

Марье Ивановне. Тарас продолжал бывать у меня все чаще и чаще. Я замечал, что ему день

ото дня становится все тяжелее и тяжелее. В это время из-за границы воротился Брюллов.

Малюя по целым дням заборы, штахеты и крыши, Тарас по ночам уходил в Летний сад

рисовать со статуй и предаваться любимым мечтам о свободе, а по праздникам не

переставал заглядываться на великие произведения живописи в залах Эрмитажа. Душа его

рвалась в Академию. В это время он уже довольно удачно писал портреты акварелью. Барин

и не прочь был исполнить желание Тараса, но, к несчастию, крепостным людям заказан был

вход в святилище свободного искусства. Причиною тому была несчастная судьба многих

крепостных живописцев, которые, получив образование в Академии и возвратясь к

помещикам, не переносили их обращения, оканчивая жизнь свою самоубийством —

резались, вешались, топились *.

* См.: Биография Тропинина. «Русский вестник» за 1861 год.

Выпускать же на волю способного человека не входило в принцип помещичьей власти:

действия наших помещиков клонились к тому, чтобы как можно более эксплуатировать труд