Воспоминания о Тарасе Шевченко

бессмертный Брюллов, я сочинял стихи, за которые мне никто гроша не заплатил, и

которые, наконец, лишили меня свободы, и которые, несмотря на всемогущее бесчеловечное

запрещение, я все-таки втихомолку кропаю... Призвание — и ничего больше».

Тарас жил с Сошенком только четыре месяца (с осени 1838 по январь 1839 г.).

Несходство в образе жизни и привычках поселило между ними разлад и несогласие, [а

замешавшаяся в их отношения племянница хозяйки ускорила окончательный разрыв между

земляками].

«У Марьи Ивановны, — рассказывал И. М-ч [Сошенко], — жила племянница ее, сирота,

дочь выборгского бургомистра, Марья Яковлевна, прехорошенькая немочка. Нашему брату

56

художнику влюбиться нетрудно, и я полюбил ее от души и даже, грешный человек,

подумывал было на ней жениться. /64/ Но Тарас расстроил все мои планы. Он быстро повел

атаку против Маши и отбил ее у меня. Долго я скрывал свое неудовольствие на их близкие

отношения, наконец не выдержал. Разбранив Тараса, я выгнал его из квартиры. Но тем не

помог своему горю: Маша стала уходить к нему на квартиру.

Скоро после этого от усиленной работы я заболел глазами и грудью. Доктора стали

отсылать меня в мой родной климат, и я, не дошедши до цели, должен был бросить

Петербург, чтобы не последовать за Безлюдным, и переселился в болотный Нежин учителем

уездного училища на 4 рубля серебром месячного жалованья. Узнав о моем отъезде, Тарас

пришел ко мне прощаться. Он чувствовал себя виноватым передо мною, принял братское

участие в моем бедственном положении, и мы простились с ним как добрые приятели и

земляки, как будто между нами ничего и не было.

В 1846 году я виделся с ним в Нежине и журил его уже не за то, что он занимается

поэзиею за счет живописи, а за то, что печатает такие плохие стихи, как „Тризна“...»

Из всего того, что передал мне Сошенко о первых годах жизни Шевченка после выпуска

его на волю, можно вывести одно заключение, что у поэта нашего закружилась голова от

неимоверно быстрого Перехода с чердака грубого мужика-маляра в великолепную

мастерскую величайшего живописца нашего века. «Самому теперь не верится, — пишет он

в своем дневнике, — а действительно так было. Я из грязного чердака, я — ничтожный

замарашка — на крыльях перелетел в волшебные залы Академии художеств!»

Светские удовольствия и артистические кутежи, от которых удерживал Сошенко Тараса,

но от которых не мог воздержаться и сам великий учитель его, идол академической

молодежи Брюллов, оставили следы...

«„Зачем пьют, зачем кутят наши даровитые люди?“ Человек с умом и с душою такого

наглого вопроса не предложит. Кабы не было тяжело, так не стали бы пить... Есть люди,

которые не умеют делать уступок: им подавай или все, или ничего; при первой разбитой

надежде они бросают все и с каким-то злобным наслаждением разбивают об дорогу и свой

идеал, и свои стремления, и молодость, и силы, и жизнь» *.

* Статья г. Писарева, помещенная в «Русском слове» за ноябрь 1861 г.

Но не так думает завистливая бездарность и пошлое высокомерие людей, не

признающих над собой ничьего нравственного превосходства и бросающих из-за угла

каменьями в пророков земли своей. Не понимая глубокого смысла их вдохновенных речей,

провозглашающих народу «любви и правды чистые ученья», люди карьеры и денег, эти

бездушные фарисеи, эти продажные блюстители народных нравов, забывают ту простую

истину, что у всякого человека есть недостатки: почему же не быть им и у нашего

Шевченка? Они не знают того, что у таких исключительных личностей, у таких огненных

натур все громадно, необыкновенно, что их нельзя мерять на свой аршин. Замечая лишь

одни недостатки и не будучи в состоянии возвыситься до понимания высоких совершенств

необыкновенного человека, они стараются уравнять его личность с собою, очернить его

память, забросать грязью его могилу. . Но это им плохо удается: справедливо заслуженная

слава Шевченка вырывается чи-/65/стою и светлою из их грязных рук и проникает во все

слои общества, даже в простойнарод, который так был любим поэтом, как не полюбить им

ничего в мире... Большей славы Шевченко не желал... Да и может ли быть большая слава?..

57

II

Письма Т. Г. Шевченка к Варфоломею Григорьевичу Шевченку принадлежат к

последним двум годам страдальческой жизни поэта, когда он после долгих испытаний,

посланных ему в удел судьбою, измученный душою и телом, не прельщаясь более славою и

чувствуя в себе упадок творчества, хотел найти для себя после бурного плавания по

житейскому морю убогую пристань на берегу Днепра староденного, вдали от света и

шумной жизни столичной, посреди любимого им народа_

В письмах этих виден весь Тарас, каким мы его знаем в частной, домашней жизни: та же

теплая доброта души, та же горячая привязанность к родным и друзьям, то же непонимание

самых обыкновенных житейских истин и та же правдивость и прямота характера. Проходя в

жизни своей по разным мытарствам, он не заразился изворотливостью и лукавством

окружающей его среды и остался в этом отношении чист, как голубь. Испытав все

превратности судьбы, находясь под влиянием самой разнообразной обстановки, он не