Воспоминания о Тарасе Шевченко

человекам сделались известными наши невинные проделки. Разумеется, все находили

забавным, кое-что верным, в особенности хвалили мастерской карандаш, и тут же мы

узнали многие интересные подробности. Тарас Григорьевич напомнил, однако же,

посетителям украинскую пословицу: «своя хата покришка», которой есть равносильная и на

русском: «из избы сору не выносить». Нам дали слово. Под вечер к нам заехал один из этих

господ и убедительно начал просить позволения взять на полчаса листок с тем, что, кроме

его жены, никто не увидит. Мы подумали; потом, решив, что нам, как перелетным птицам,

111

через несколько дней приходилось оставить город, может быть, и навсегда, рискнули

исполнить желание доброго человека, показавшего такое расположение» и хлопотавшего об

облегчении приступа к занятиям для Шевченко. Я отдал листок.

— А він збреше, — сказал мне Тарас по уходе посетителя, — не самій тільки жінці він

його покаже... Та дарма!

Действительно, он не ошибся. Листок был возвращен нам уже на другой день, побывав

в нескольких домах и произведя противоположные эффекты, как и надо было ожидать. О

последствиях мы скоро были извещены, и Тарас Григорьевич так смеялся, как я редко

помню.

— Буде тобі, — говорил он мне, — як розходяться морква та капуста.

Надобно же было случиться, что в Чернигове, во-первых, нашлось довольно

древностей, которые нужно было срисовать, во-вторых, Шевченко получил просьбы снять

несколько портретов. Таким образом, неожиданно остались мы в городе, в котором по

нескромности одного индивидуума часть общества была вооружена против нас, и хотя,

повторяю, ни в стихотворении, ни в иллюстрации не было ничего оскорбительного, однако

положение наше не могло назваться спокойным, если принять во внимание, что в

небольшом городе все общество постоянно собиралось вместе. Сперва мы решились было

жить анахоретами, но приглашения были так искренны и в некоторых домах принимали нас

так радушно, что, очертя голову, мы начали появляться в черниговском свете. В двух домах

в особенности часто собирались — у губернатора и губернского предводителя, где нас

окружали всевозможным вниманием и где, /116/ действительно, радушие и бесцеремонный

прием всех и каждого были первым и главным условием. Небольшой кружок был оживлен

присутствием приезжего из Петербурга кн. У[русо]ва, который умел расшевелить

провинциальное общество, и вечера проходили чрезвычайно приятно. Предоставляю

читателю судить о положении нашем с Шевченком, когда волей-неволей, представленные

некоторым из цветков и растений, игравших не блистательную роль в нашем

иллюстрированном стихотворении, мы должны были играть с ними в petits jeux 1 и

выдерживать легкие намеки не весьма приятного для нас свойства. Это было, однако ж,

ничего; но нам жутко пришлось от двух сестер, которых назвал я тепличными

высокомерными розами и которые, к стыду моему, оказались милыми и образованными

девушками. Обладая тактом и по совету матери, они не только не показывали вида

недовольства от нашей шутки, напротив, обращались с нами ласково и с необыкновенной

любезностью. Возвратясь как-то домой с одного очень приятного вечера, Шевченко начал,

не раздеваясь, молча ходить по комнате и на вопрос мой, что с ним, отвечал:

— Лучче б оті дівчата вилаяли нас на усі боки.

И мы после небольшого совещания решились ехать к этому семейству и чистосердечно

покаяться в своем прегрешении. Но по странному настроению судьбы мать этого семейства

предупредила нас и прислала просить Тараса и меня приехать к ней запросто обедать.

Шевченко получил заказы сделать портреты обеих барышень, и все неприязненные

отношения были кончены.

1 Маленькая игра (франц.).

В это же время познакомился с нами и бывал у нас С. С. Громека, тогда еще подпоручик

какого-то пехотного полка. Окончив занятия в Чернигове, Тарас Григорьевич уезжал к

дружески знакомому семейству Лизогубов в Седнев, где и работал, а я оставался в

Чернигове и собирал по окружностям этнографические заметки. Потом я заболел. Шевченко

приехал и прожил со мною, пока мне сделалось лучше. Тогда же он снял с меня

превосходный портрет карандашом и снова отправился в Седнев, а я после Фоминой уехал в

112

Киев. У меня в тетради осталась песня, написанная его рукою. Она напечатана в 3-м номере

«Основы», но уже по другой редакции. Вот как вылилась она у Шевченко:

Не женися на багатій,

Бо вижене з хати,

Не женися на убогій,

Бо не будеш спати.

Оженись на вольній волі,

На козацькій долі;

Яка буде, така й буде,

Чи гола, то й гола.

Та ніхто не докучає

І не розважає —

Чого болить і де болить,

Ніхто не питає.

Удвох, кажуть, і плакати

Мов легше неначе,

Не потурай: легше плакать,

Як ніхто не бачить.

Когда Шевченко возвратился из Седнева, мы встретили его старого товарища —

художника Сажина — и скоро поселились все вместе на Крещатике, в улице, называемой

«Козине болото».

Здесь началась новая жизнь с чрезвычайно поэтической обстановкой. Шевченко задумал

снять все замечательные виды Киева, внутренности храмов и интересные окрестности.

Сажин взял на /117/ себя некоторые части, и оба художника пропадали с утра, если только