Воспоминания о Тарасе Шевченко

женщина в домашнем костюме с испуганным видом выбежала из переулка и, увидя нас,

бросилась к нам навстречу.

— Мати! — сказал Шевченко и, не говоря ей ни слова, подал ребенка.

Оказалось, что нянька унесла девочку гулять, но, вероятно, встретила на дороге

знакомую или знакомого, хорошенько выпила и завалилась во рву спать, а дитя пошло и

пошло вдоль по канаве. Ребенок был несколько часов в отсутствии из дому. Какая-то

старушка, проходя под валом, увидела пьяную няньку и, не зная, что у нее было дитя на

руках, поспешила только с одной новостью. Развязка известна. Возвращаясь домой, Тарас

Григорьевич смеялся, как бы он воспитывал дочь, если бы у девочки не отыскались

родители.

Что касается до любви в тесном смысле этого слова, то за все время моего знакомства с

Шевченком я не заметил в нем ни одной привязанности, которую можно было бы назвать

серьезною. Он любил женское общество и увлекался, но никогда надолго. Как молодые

люди начнем, бывало, об этом разговор, и стоило только напомнить ему какое-нибудь его

увлечение, он обыкновенно отзывался:

— Ах! дурниця! Поки з нею балакаю, то буцімто щось і ворушиться у серці, а там і

байдуже.

Но к одной особе он возвращался раза три, т. е. по крайней мере раза три при встрече с

нею он увлекался. Давно, еще в первые времена знакомства нашего, он долго сидел возле

нее на балу и все просил у нее на память хоть один голубой цветок, которыми отделано

было платье. Молодая женщина шутила и шутя отказывала. Тарас Григорьевич, однако же,

изловчился и оторвал цветок. Так это и кончилось. Года через два случайно увидел я у него

этот знак воспоминания. Тарас Григорьевич смешался немного.

— Славна молодичка, — сказал он мне, — і така приятна, що, здаеться, й забудеш, а

побачиш, то знов так тебе й тягне.

Завлекся было на короткое время он одной известной красавицей, которая кружила

головы всем, кто попадал в заколдованный /121/ круг ее. Увлечение было сильное.

Шевченко не на шутку задумывался, рисовал ее головку и несколько раз сочинял стихи. Я

всегда был рад, когда кто-нибудь ему нравился: благородная натура эта делалась еще

художественнее, и он работал тогда с большим рвением. Скоро, однако же, он разочаровался

относительно красавицы. Пригласила она как-то его утром прочесть ей одну поэму и

сказала, что у нее никого не будет, что она желала бы одна насладиться чтением. Тарас

Григорьевич исполнил ее желание. Шел он к ней с каким-то трепетом. Но какая же

встретила его картина? В уютной гостиной красавица сидела на диване, окруженная

студентом, гусаром и толстейшим генералом, тремя отъявленными своими обожателями, и

искусно маневрировала по-своему, обманывая всех троих, то лаская поочередно надеждой,

то приводя в отчаяние. Поэт смутился, и как прелестная хозяйка ни атаковала его

любезностью — он ушел с твердым намерением никогда не посещать красавицы и сдержал

свое слово.

Вот стихотворение, написанное по этому случаю:

Не журюсь я, а не спиться

116

Часом до півночі,

Усе світять ті блискучі

Твої чорні очі.

Мов говорять тихесенько:

«Хоч, небоже, раю?

Він у мене тут у серці»,

А серця немає,

Й не було його ніколи,

Тільки шматок м’яса...

Нащо ж хороше і пишно

Так ти розцвілася?

Не журюся, а не спиться

Часом і до світа,

Усе думка побиває,

Як би так прожити,

Щоб ніколи такі очі

Серця не вразили.

Еще я помню одно увлечение в Киеве. Рисуя Лавру и ее подробности, он познакомился с

приезжим семейством богомольцев, в котором была очень хорошенькая молодая девушка.

По вечерам Шевченко начал пропадать и не говорил, где просиживал до полуночи, и так как

у нас было в обычае не спрашивать друг у друга отчета, то я несколько дней не знал, что

поэт увлекается. На живописной дикой тропинке, ведшей из царского сада на Подол прямо

чрез скалистый берег, я однажды нечаянно увидел Тараса Григорьевича в незнакомом

обществе, состоявшем из двух старух, нескольких детей и хорошенькой девушки.

Последняя откинула вуаль. Раскрасневшееся личико ее, окаймленное светлыми волосами,

было замечательно. Смеясь чистым, почти детским смехом, она слушала Тараса

Григорьевича, который, спускаясь рядом с нею, рассказывал ей, должно быть, что-нибудь

забавное. Я подымался в гору. Тарас Григорьевич только спросил меня, куда я иду, и сказал,

что провожает знакомых в Братский монастырь. На третий день он был очень скучен и

признался мне в своем увлечении. Незнакомое мне семейство уехало уже в деревню.

Девушка эта была за кого-то сговорена, и в сентябре назначили свадьбу. Он любил женщин

живого характера; по его мнению, женщине были необходимы пыл и страсть — «щоб під

нею земля горіла на три сажні».

Погибшие, но милые созданья в то время не увлекали Шевченко; у него были на этот

счет свои оригинальные понятия. Он не находил никакого удовольствия посещать веселые

приюты продажных граций, хотя никогда не казнил их презрительным словом. Он был

слишком гуманен и на слабости смотрел снисходительно, стараясь в самой грязи найти хоть

крупинку золота. На продажную любовь, /122/ на женщину, отдававшуюся страсти, он

говорил, «можно махнуть рукою»; но тайный разврат, какими бы цветами ни прикрывался,