Воспоминания о XX веке. Книга первая. Давно прошедшее. Plus-que-parfait

Вообще-то, спектакли случались у нас и раньше, но скорее импровизированные. Намечался сценарий, дальше — по вдохновению. Например, трагедия «из восточной жизни»: упоминавшийся Ролик (Роллет), игравший главную героиню (девочек не было), когда все персонажи, поубивав друг друга, смирно лежали на полу, сунул кинжал (разрезальный нож) себе под мышку, воскликнул: «И мне не жить!» — и удалился, даже не упав. Я не только играл разные роли, но даже был автором хоть и незавершенной, но отчасти поставленной трагедии в духе Эдгара По, о котором тогда и не слыхивал. Называлась пьеса «Фальшивый призрак» и начиналась леденящей кровь сценой. Банкир, которого играл я, одетый в свой любимый костюм с брюками гольф и, разумеется, при галстуке, поздним вечером сидел за столом и, как подобает банкиру, считал деньги. И тут к нему являлся призрак жены, которую он убил, желая завладеть ее серьгами! Призрак был великолепный — в белом саване, со светящимися глазами, он подпрыгивал, выл и упрекал меня в убийстве. Моя «окостеневшая» (так именно было написано в моей пьесе) рука не могла разжаться, чтобы вернуть призраку пруклятые серьги. Играть мне было не нужно, я и в самом деле боялся до смерти. По сюжету призрак оказывался «фальшивым», его сконструировал брат несчастной жертвы, чтобы отомстить зятю-убийце и отобрать у него драгоценности. Призрака играл мой кузен — он зажигал под простыней на уровне глаз два фонарика и с удовольствием выл и прыгал. Такой вот гиньоль. Вообще я не в первый раз баловался литературой. Начал научно-фантастический и отчасти шпионский роман из заграничной жизни и написал (продиктовал) целую строчку: «Цирковин (такую я придумал фамилию герою, иностранных фамилий не знал) был крупным инженером. Его обожала вся Италия». Почему Италия?..

Постановка «Спящей красавицы» удалась. Я, естественно, играл принца Дезире в сшитом мамой «принцевском» костюме. Этот костюм готовился отчасти втайне от меня — я знал, что он шьется, но мне его не показывали.

Меня ждало разочарование.

Вместо чего-то красного с золотом или, на худой конец, с серебром мне преподнесли нечто изысканное из серого (старого, бабушкиного) вельвета с синей отделкой и темно-желтыми лентами и серый фетровый берет с настоящим, хотя и потерявшим от времени пышность страусовым пером. Мамин хороший вкус не встретил моего понимания. И при каждом удобном случае я просил прикупать в галантерейных лавках грошовые брошечки, чтобы костюм стал «красивее».

Приглашенная девочка Катя была в нашей труппе единственной. Ей пришлось играть не только принцессу Аврору, но и всех фей. Платье у нее было одно — белое. У фей на платье были крылышки. А чтобы феи были разными, при каждом выходе все той же барышни на нее направлялся с помощью волшебного фонаря то фиолетовый, то голубой, то зеленый свет… Ну а на принцессе была, естественно, корона. Мы с Катей в финале танцевали три па из кадрили-лансье. Танец, правда, был из XIX века, но церемонный, немножко сказочный и казался старинным. До сих пор помню эту мелодию, которую мама играла на гребенке, — других музыкальных инструментов в доме не было.

Постановка «Руслана и Людмилы» оказалась слишком масштабной, нужно было готовить много бутафории, сложные декорации. Трагически складывалась моя актерская судьба — на Руслана я явно не тянул, его должен был играть мой старший двоюродный брат. Зато мне достались две роли — волшебника Финна и исполнителя лезгинки на балу у Черномора, так что воплощались мои хореографические мечтания. Тем более что еще до «принцевского» костюма мама сшила мне «кавказский»: белую черкеску с газырями, коричневый бешмет (наряд, тоже, к несчастью, отличавшийся скорее хорошим вкусом, чем любезным мне пиршеством красок, — я не мог забыть расписную фигуру горца из керосиновой лавки). А разрезальный нож, служивший мне тогда кинжалом, по сию пору на моем письменном столе. Это был тот самый нож, который послужил орудием самоубийства осиротевшей девы в восточной трагедии, о представлении которой я уже рассказывал.

«Репетиционный период» сильно затянулся, а потом наступило лето 1941 года. Спектакль не состоялся.

Надолго любимым моим чтением стали сводные программки театров, чудесные узкие книжечки, где были изложены «краткие содержания» балетов и опер. Я знал сюжеты «Трубадура», «Травиаты», «Фауста», «Бахчисарайского фонтана» и т. д., ничего толком не понимая и упиваясь клише «кратких содержаний» наподобие: «бал в королевском дворце» или «граф в отчаянии кончает с собой». Именно с помощью этих программок состоялось первое знакомство с еще не читанной мною классикой.