Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 1

Навойова, сбывая её из дома, разрешила ей со старой служанкой побыть в весёлом мещанском обществе. Может, дома её молодость и красота слишком притягивали взгляды.

Увидев её, я чуть не упал на колени.

Мы ушли с ней вместе, сели на лавку рядом и так, не двигаясь с места, остались на протяжении всего вечера, хоть люди смотрели косо и насмехались над нами.

Она начала мне рассказывать о своей пани.

— Чудеса творятся с этой женщиной, которую и жалко и страшно, когда смотришь на неё вблизи. Её грусть и веселье — одинаково таинственны, как одно так и другое вспыльчиво и доходят почти до болезни. Когда плачет и отчаивается, её пронимает тревога, когда смеётся и веселится, дрожь пробегает, слушая. Теперь её посетила непомерная жажда развлечений; она так же их жаждет, как тот, кто пьёт, чтобы забыть проблемы. Ни на мгновение не хочет остаться сама с собой. Приглашает людей, нанимает музыкантов. Часто до белого дня у нас нет покоя.

Повествование Лухны проняло меня сильной грустью и состраданием; она была больше обижена на Навойову, чем огорчена, и чувствовала отвращение к несчастной, которую я жалел, чувствуя, что молодости своей она ещё не переболела. Я должен был молча слушать, не в состоянии разделить гнева Лухны и неприязни.

Она жаловалась, что была вынуждена оставаться на дворе Тенчинской, смотреть на это поведение, а не могла вызволиться, как бедная родственница, судьба которой зависела от вдовы. Светохна совсем иначе говорила о положении Лухны и разглашала о её приданом, но всё это было ложью.

Меня больше обрадовало, чем опечалило то, что она ничего не имела, потому что бедность нас друг с другом сблизила. Там мы снова обещали друг другу верно сохранить взаимную привязанность и терпеливо ждать счастливых минут.

Лухна не знала о том, что Навойова была моей матерью, а я этого ей доверять не смел; она только с некоторым удивлением намекнула, что та очень заботилась о моей судьбе, спрашивала, что со мной делалось, и думала, что в этом кроется какая-то тайна ненависти, которая бы, может, и происхождение моё могла объяснить. Об этом я не хотел с ней говорить. Мы снова расстались, не зная, когда и каким чудом на свете встретимся, но, однако, с той юношеской верой, что так будет.

В назначенный день я появился у Длугоша, который выложил мне обязанности, даже предвидя малейшие подробности, на всякий случай давая инструкции и рекомендуя как можно большую суровость. Потом он представил меня королевичам как своего помощника и смотрителя, которого во всём обязаны были слушать, а когда подошёл час отдыха и игры во дворе, я первый раз вышел один с молодыми панами, сопровождая их в обычных играх.

Но в этот день я был для них таким занимательным предметом любопытства и изучения, что о развлечении они забыли. Присматривались, ходили, расспрашивали, а самый смелый, Ольбрахт, первый потянул на экзамен. Они пытались понять, буду ли я для них тяжёлым и суровым; я с моей стороны пытался показать, что в дозволенных границах буду им слугой добрым и послушным.

Казимир держался в стороне, меньше всех показывая смелости, самый младший зато был самым отважным, а Владек, самый старший, старался приобрести мою дружбу и доброту, рекомендуясь с какой-то почти женской нежностью.

Так я начал свою новую профессию, во имя Божье удачно. Прежде чем мы с Длугошем и королевичами выехали в Люблин, я имел счастье видеть короля и убедиться, что вернул его расположение.

Увидев меня при сыновьях, он узнал меня, приблизился, посмотрел на меня и, наверное, заметив, как сильно я изменился, сказал, ударяя по плечу:

— Ты вытянулся, повзрослел… гм?.. шатаясь по свету. Смотри же, чтобы искать чужой службы больше не нужно было. Мальчикам не давай поблажки, потому что это проказники.

Он взял за волосы Ольбрахта, грустно им рассмеялся и шёл дальше, потому что его уже ждали.

Не раз удивлялись, приписывая это крови, что Казимир очень любил охоту, собак и лес, а мне казалось, что он больше видел в них тот отдых и одиночество, которых жаждал, потому что на Вавеле или где-нибудь ещё свободной минуты не имел.

Так окончился второй период моей жизни, если не значительным улучшением судьбы, то по крайней мере некоторой надеждой, что напрасно не пропаду.

конец второго тома