Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 2

Бытовало общее мнение, что её молитвам и постам мы были обязаны славной победой под Оршей. Она была великой благотворительницей, а своим смирением и добротой завоёвывала себе сердца.

Похороны хотели сделать как можно более великолепные и разослали много пригласительных писем, но в то время рыскающая чума многим приехать не позволила.

* * *

На этом оканчивается неожиданно прерванная рукопись Яшки Орфана.

Ещё одну страницу занимали орнаменты, вскользь начертанные пером, в роде тех, какие обычно украшают манускрипты XV века, но сделанные небрежно. Посреди них тут и там латинские изречения: Meminisse juvabit. Scripta manent и т. р. На обороте этого листа другой рукой и другими чернилами дописано:

«Летом Господним 1518, в мае месяце, мы ехали с моим дражайшим супругом и сыночком посмотреть владения в Литве, обеспечить всем, что там недоставало, чтобы можно было переехать и поселиться в какой-нибудь из усадеб. Поскольку обо всех нам доносили, что были практически руинами и что нужно было полностью перестраивать, если захотим поселиться, на что нужно было много времени.

Староста хотел сам, собственными глазами убедиться, сколько в этом было правды, а в то же время и выбрать удобное, среднее и приятное для глаз место для будущей резиденции.

Нашу поездку, во время которой он был здоровый, как никогда, резвый, весёлый и очень активный, мы совершали не спеша, я с сыночком в карете, муж почти постоянно на коне, на которого иногда и Хризя брал, чтобы постепенно привыкал к седлу, чего доставляло ребёнку непередаваемую радость.

Отправленный вперёд в Пацевичи Сташко должен был приготовить нам кое-какой приём на первое время.

Мы не надеялись там найти ни больших удобств, ни особенных приготовлений со стороны арендаторов и тенутариев, но на повозках мы везли с собой шатры и всё, что было необходимо, и с чем там могли быть проблемы.

Новая усадьба в Пацевичах, маленькая и плохо сколоченная, среди еловых боров, песков и пустоши не очень понравилась старосте.

Но разложив там наш главный лагерь, мы должны были делать из него вылазки в другие наши деревни и усадьбы для осмотра и выбора места под резиденцию, которую он хотел выбрать хоть бы из дерева, но обширную и удобную. А так как мой господин любил сады, деревья, цветы и всевозможные лужайки, и хотел, чтобы они у него были, нужно было также осматривать почву, чтобы работа не пошла насмарку.

Самой удобной из всех выдалась старая усадьба в Калнишках, где оказалось немного красивых деревьев, озерцо и пригорок, на котором можно было отстроиться широко и богато.

Поэтому мой пан с такой поспешностью и горячностью приказал свозить туда дерево и закладывать фундамент, что отдыха сам не имел и другим не давал, пока камни, балки и брёвна на настилы не начали свозить. Притом сам он стоял как смотритель, поил, кормил и подбадривал людей, чтобы живо брались за работу. Заказав самых лучших столяров и каменщиков, взяв отдельного надзирателя для контроля за постройкой здания, отложив деньги на расходы, вначале июля пан староста хотел уже нас оттуда отвезти в Вильно, где мы хотели отдохнуть в усадьбе в Снипишках.

Всё вновь было приготовлено в дорогу, когда вечером десятого дня, поздно вернувшись из Калнишек, он начал жаловаться на боли в крестце и усталось. Это было неудивительно, потому что он очень суетился, трудился, недосыпал и иногда по целым дням с коня не слезал. После ужина, которого он мало отведал, он лёг спать и вскоре крепко уснул. Но от этого сна Господь Бог уже не дал ему пробудиться. На следующее утро мы нашли его остывшим, со сложенными на груди руками, словно для молитвы, и таким ясным и спокойным лицом, что, казалось, глядит на вечное счастье.

Как я, бедная, несчастная сирота, пережила этот жестокий удар, и как со слезами не вылился остаток моей бедной жизни, одному Богу благодарность, который для сыночка соблаговолил сохранить мать. Приказав сделать усыпальницу для него и для себя на кладбище в Калнишках, я положила в неё его останки; на похоронах достаточно собралось помещиков и духовенства.

Я хотела остаться там, у могилы покойного, но у меня не было в то время ни дома, ни учителей для Кризия, каких хотел староста, поэтому я должна была вернуться в Краков, прежде чем в Калнишках закончилось строительство, согласно воли Яшки и по его замыслу. Единственно Божьей опеке я поручаю свою судьбу и судьбу ребёнка, продолжая сиротскую жизнь, покуда не воссоединюсь с моим господином».

конец

Пау. Дрезден. 1883.