Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 2

Краковское мещанство настаивало на том, чтобы новому государю принесли подарки, которых не нужно было бы стыдиться, и тогда все, кто что имел получше, охотно на это складывали.

За столами поляки братались с Литвой и русинами, выпивали за себя и клялись в братстве, но вражды также много под этим скрывалось и не все были такими добрыми, как хотели показаться. Сама Литва была разделена на два лагеря, один из которых держался с Ильиничем и Забрежинским, другой с Глинскими, а те друг с другом по-прежнему неладили, взаимно желали мести.

Глинский же, который долго служил немцам и поддерживал с ними отношения, не только на Украине и Руси искал союзников, но и в Чехии, и Австрии искал поддержку. Всё это сначала было не так явно, но позже открылось, когда Глинский потерял надежду, что король пожертвует ради него Зебрежинскими и отдаст ему в руки Литву.

Вопрос между князем Михалом и Забрежинскими, отложенный и неразрешённый, так и оставался открытым, потому что король в начале царствования ни с теми, ни с другими не хотел испортить отношений, пока Глинские, сначала угрожая, когда это совсем не помогло, подняли открытый бунт.

Мы это время с женой и сыночком просиживали в Кракове Под колоколом, хотя постоянно говорили и собирались, как подобало помещикам, поехать на деревню и смотреть за землёй, не сдавая её в чужие наёмные руки. Мы слишком долго жили в городе и при дворе и немного обленились, отвыкли от деревенского обычая, и хотя долг звал, привычка сдерживала. Откладывали поездку с месяца на месяц, с года на год, а жизнь тем временем шла своим обычным чередом. Пацевичи и все наши владения в горстке арендаторов и управляющих, как дойные коровы, больше давали молока им, чем нам. Нам посылали плохую монету, приписывая это каким-то молниям, то граду, то засухе, то дождям; нужно было любезно брать то, что давали.

Я прекрасно знал, что нужно было изменить жизнь, вернуться в деревню; хоть бы не рукой, а глазом работать и поднять покинутые земли.

Но только тут моя старость дала знать о себе в привычке и необходимости отдыха, которым теперь наслаждался и боялся потерять. Но также, можно сказать, что лучшей и более спокойной жизни, чем у нас в Кракове, человек не мог иметь и пожелать.

У человека с утра под боком в костёле Девы Марии в любое время было богослужение. Тут, воздав хвалу Господу Богу, когда мне хотелось развлечься, я шёл в ратушу, на Сукенницы к купцам, которые то и дело наплывали с разных сторон света, где всегда было что посмотреть и послушать, а часто и подвергнуться искусу.

Вышел человек и без полного кошелька и без мысли что-нибудь купить, а, пройдя около повозок, палаток, лавок, магазинов, когда начинал разглядывать эти диковинки, которые наплывали туда с востока и запада, невольно тянулся за кошельком, и нёс домой то, что ему казалось нужным, хоть вчера об этом не думал.

Редко выпадал день, чтобы на рынке и около ратуши не было какой-нибудь новинки, местной или принесённой из более отдалённых сторон. Купцы получали послов и письма, а доносили им, что делалось на свете, потому что они должны были знать, когда дороги были безопасны.

Там около пивнушки в ратуше, хоть я не часто её посещал, потому что дома было что душа пожелает, мы встречались со знакомыми; потом не раз шли к замку и в замок, где не хватало прежних товарищей, или в коллегию и в костёл Св. Анны.

Я наносил визиты моим друзьям и знакомым, к которым в первую очередь я должен включить пана Мацея из Мехова и пана Бонера, которые так же служили Сигизмунду, как некогда Веринки Казимиру.

Доктор Мацей мало того, что лечил больных, писал о лекарствах и работал в Академии, занят был тогда историей нашего народа, которую хотел дать напечатать в Кракове так же как канцлер Ласки свои «Статуты», в которых можно увидеть портреты Александра, панов и сенаторов, согласно его взгляду. Все эти мудрости мне было любопытно наблюдать и подслушивать. Особенно с Меховитой, когда было время, разговор был поучительным и полезным.

Также никто, лучше меня, не был осведомлён о том, что делалось при нашем дворе, в Литве, в лагерях, на границах, более того, и за границей. Хотя женившись, я не хотел выходить за ворота и стены, и редко когда за Лобзов и за Скалку выезжал, достаточно было в самом городе, на что смотреть и о чём говорить. Когда я сидел дома, не проходило дня, чтобы кто-нибудь не навестил меня или Кингу, которую люди очень любили и уважали.

Но и я другой такой женщины, как она, в жизни не встречал, любезной со всеми, благодетельной к бедным, сдержанной в разговоре, с лучшим сердцем, чем у неё. Мы жили, как подобало, с панами помещиками, особенно с Литвой, которая сюда заезжала, мещан также не презирая, среди которых были люди, которые и шляхте бы позора не делали.

Уже в то время мещанин, особенно краковский, вовсе не считался хуже паношей и землевладельцев. Многие из них приказали рисовать себе гербы и щиты, как шляхта, и их использовали, некоторые выпрашивали их у иностранных монархов, приобретали земельные владения, соединялись браками со шляхтой.