Воспоминания петербургского старожила. Том 1

Не желая обидеть старика, я также смеялся, но не мог внутренно не сознаться, что это не каламбур, а бог знает что такое. Впрочем, почти все каламбуры Михаила Сергеевича были не совершеннее этого. Аудиенция моя кончилась тем, что Михаил Сергеевич объявил мне, что он находит полезным для службы поручить мне перевод с французского языка на русский огромного, на трех или четырех печатных листах, предисловия к необходимой для счетных занятий книги «Cambiste universel»[1170]. Книга эта, как собрание логарифмов Веги или Каллета, состояла вся из граф с бесчисленным множеством цифр, выражающих переводы всевозможных мер и весов в разнообразнейших фазах. Книга эта в счетном отделении Департамента внешней торговли составляла краеугольный камень работ для приготовления тех статистико-торговых таблиц, какие департаментом ежегодно издаются под названием «Видов внешней торговли»[1171]. Заниматься этим переводом я должен был не в комнатах отделения, а в особом кабинете начальника отделения. Перевод этот никому не был нужен, но надобно было удалить меня от прочих моих сослуживцев, и Михаил Сергеевич придумал эту хитрую штуку, ревизуя ежедневно мой перевод, который, правду сказать, был отвратительно дурен. Это происходило как от того, что в пансионах, где я учился, преподавание русского языка было до крайности небрежно, так и от того, что сюжет был до неимоверности затруднителен для меня, вовсе незнакомого с торговою и математическою терминологиею, для которой в то время, кроме лексикона Татищева[1172], не имелось никакого руководительного пояснения. Пытка с этим переводом, каждую страницу которого Михаил Сергеевич, как он выражался, «предавал браку», длилась с месяц, пока Бакунин, заливаясь хохотом, не рассказал об этой проделке Михаила Сергеевича Дмитрию Гавриловичу, который велел прикомандировать меня тотчас к редакции «Коммерческой газеты», переводами для которой в те временя, между прочим, занимался очень молодой, лет двадцати, чиновник Заемного банка П. Ф. Брок, который тридцать лет спустя был министром финансов и которого пятидесятилетний служебный юбилей был отпразднован, кажется, в начале нынешнего года.

Раз Михаил Сергеевич пригласил меня к себе в воскресенье утром. До обедни он угостил меня чаем с сайкой и затем принялся за душеспасительную пищу, заставив читать по-славянски, что мне тогда было очень трудно, евангелие этого дня. Затем мы пошли с ним на Литейную в церковь Мариинской больницы, где собирался всегда весь столичный beau monde[1173] благодаря, как мы уже сказали, превосходным певчим Дубянского, а также необыкновенно драматическому и вполне осмысленному богослужению протоиерея Турчанинова[1174]. Как Дмитрий Гаврилович в прошлое воскресенье говорил, так и случилось: вместо почтамтской церкви он со своей женой, красавицей из красавиц, Софьей Сергеевной, был в литеенской церкви Марии Магдалины, где мы с ним встретились. Михаил Сергеевич вышел читать Апостола, для чего в ризничной поверх своего форменного фрака надел стихарь. Когда он явился в этом костюме, Дмитрий Гаврилович чуть не фыркнул от смеха, и все время, пока Михаил Сергеевич совершал громкое и монотонное чтение, Бибиков постоянно держал платок у рта. По окончании божественной службы Софье Сергеевне подана была псаломщиком на серебряной тарелочке вынутая просфора – знак внимания дипломатичного священнослужителя к новым знатным посетителям церкви. В то время, когда, приложась ко кресту, публика стала выходить из церкви на широкую лестницу, внизу которой гремели экипаж за экипажем, Бибиков сказал Михаилу Сергеевичу, что старик Сергей Сергеевич ждет его сегодня на партию в пикет, а мне напомнил о моем воскресном дежурстве.

Михаил Сергеевич не выпустил меня из своих рук и пригласил пойти с ним через двор на квартиру к протоиерею П. И. Турчанинову, у которого обыкновенно после обедни собиралось к завтраку с чаем, кофеем и воскресною кулебякою несколько гостей из числа лиц, находившихся в церкви. Здесь Петр Иванович в роскошной шелковой рясе, с волосами, завязанными в косичку, и с окладистою бородою, тщательно разглаженною, благодушествовал, беседуя с гостями о городских новостях и отчасти присаживаясь к фортепианам, причем пел те новые гимны и псалмы своего друга Бортнянского, которые он так искусно перекладывал на музыку, преимущественно фортепьянную. В этот раз он дал мне, как теперь помню, один из псалмов Давидовых, только что переложенный им на ноты, и просил меня переслать в Орел к моему отцу, старинному его приятелю, у которого он так часто участвовал в квартетах, квинтетах и септюрах с тремя братьями Карнеевыми, с Аксеновым, со стариком Далоккою и добрейшим Николаем Яковлевичем Ноденом[1175]. Я помню сыновей почтенного Петра Ивановича, Николая и Андрея, из которых старший тогда, кажется, только что вышел из С.-Петербургского университета, а младший, Андрей Петрович, мне ровесник, носил еще семинарский черный длиннополый сюртук и прислуживал обыкновенно отцу своему в церкви во время богослужения.