Воспоминания петербургского старожила. Том 2

Андреевич, имея возможность сделать свадьбу довольно пышную и парадную, упросил Льва Кирилловича быть его посаженым отцом. Нарышкин было не соглашался, но когда Бильбасов, заведовавший министерством удовольствий его превосходительства (le ministre de ses plaisirs), рассказал целую поэму в прозе о прелестях невесты, то Лев Кириллович согласился и, увидев молодую госпожу Андреевич, вскипел к ней страстью неимоверно сильною и тотчас проявил страсть эту, дав мужу ее прекрасное штатное место секретаря своей канцелярии с такою казенною квартирою, какую перед тем занимал вице-директор.

Бильбасов имел дерзость и глупость уверить Нарышкина, что молодая Андреевич им, Бильбасовым, вполне намуштрована и надрессирована на то, чтоб посвятить в своей спальне его превосходительству 2–3 часа времени, проводимого мужем ее на службе. Ввиду этого уверения своего министра удовольствий Нарышкин явился к прелестной молоденькой женщине во всеоружии своего торжества с букетом цветов и с роскошной бонбоньеркой[693]. Юная хозяйка приняла его превосходно, с величайшим тактом и с милою благодарностью. Но Нарышкин, увлекаясь страстью и уверениями Бильбасова, хотел довести свою предприимчивость до конца, и тут он встретил сильный отпор до того, что блестящая бонбоньерка разбита была об голову его превосходительства, который обратился в бегство и на другое утро сделал Бильбасову сцену, которой я был невольным свидетелем[694], причем Бильбасов под громом града самой гнусной извозчичьей матерщины пробормотал что-то о своих чинах и орденах, следствием чего был плевок в грудь коллежскому советнику, который впоследствии у того же начальства дослужился до превосходительства[695].

Анекдоты для сборника, который В. П. Бурнашев подготовил для издателя М. О. Вольфа

Целомудренный дежурный генерал

В 1831 году два стихотворения барона Егора Федоровича Розена, известного стихотворца того времени, носившего тогда чин гусарского майора и звание старшего адъютанта Инспекторского департамента[696], обратили на себя внимание тогдашнего дежурного генерала Потапова, слишком порядочного человека, чтоб, подобно, например, генералу Арбузову, гневаться на тех из офицеров, которые занимались литературой, и гнать их; но, однако, его превосходительство был ежели не пуританин de facto, то любил щеголять пюризмом нравственности, и потому на него произвели неприятное впечатление одни стихи подчиненного ему штаб-офицера – стихотворца. Вот эти стихи, во-первых, напечатанные в альманахе «Альциона» на 1831 год:

Путешествуя ко гробу,
Где почиет твой супруг,
Позабудь мирскую злобу:
Я вдовице нежный друг!
Покорись же провиденью,
Сокрушенная сестра[697]

!Отдохни под дымной сенью
Постоялого двора!
Нет перины! Нет служанки!
Но отвыкнувший от нег,
Без кровати, без лежанки,
Будет сносен сей ночлег;
Как-нибудь тебя пристрою:
Есть подушка и шинель;
…
Постелю тебе шинель[698].

Одновременно с этими стихами, в которых одна строка была заполнена точками, как бы вымаранная цензором, что в те времена придавало особенный шик стихотворениям в печати, в маленькой газетке Бестужева-Рюмина «[Северный] Меркурий» явились другие стихи того же барона Розена, майора и старшего адъютанта Инспекторского департамента, а именно:

Подруга муз, Музариона!
Тебе одной на умный суд
Я отдаю мой новый труд:
Скажи, грешна ли «Альциона»? —
Меня за «Левена»[699]

[700] винят,За Баратынского[701] бранят
Санктпетербургские Сусанны;
И сам журнальный мой патрон,
Моим поступком оскорбленный,
Мне нашептал упрек нежданный!
Но если оправдаешь ты
Меня пред троном красоты,
Так до журнальной потасовки,
Еще беспечный весельчак,
Скажу патрону: «Ты чудак!»
Скажу Сусаннам: «Вы плутовки!»…[702]