Воспоминания. Письма

Его здоровье все больше меня беспокоило. По слухам, эта дама устраивала ему истерики, требовала разрыва со мной, а я не знала, чем объяснить его плохое самочувствие. К весне 1960 года он думал закончить работу над первой частью пьесы. С Ниной Александровной Табидзе, гостившей у нас, я собиралась в Грузию и, как всегда, заранее готовилась к отъезду. Он собирался по нашем возвращении собрать народ и читать пьесу. Однажды в марте 1960 года он сообщил мне и Лене новость: в банк прибыла из-за границы большая сумма денег за роман. Обратясь ко мне, он сказал: «Ты всегда была скромна в тратах, я очень не хочу, чтобы мы превратились в богачей и чтобы что-то изменилось в нашей жизни. Я так же буду помогать бедным, как делал это и до сих пор». На другой день он отправился в город и, возвратясь к обеду, сообщил, что под влиянием Хесина подписал письмо, в котором отказался от этих денег. Вокруг меня ходило множество сплетен, эта дама распускала самые невероятные слухи, и я ему не поверила, но, как всегда, отставила все материальные интересы в сторону. Как рассказал мне после его смерти поэт Сурков, он сам видел это письмо с отказом от денег. Меня слишком волновало состояние его здоровья, и я гнала от себя все посторонние мысли.

У нас была старая машина «Победа», она ходила уже восемь лет и вечно портилась. Боря сказал, что эта машина отравляет ему жизнь, он всегда волнуется, когда мы ездим на ней куда-нибудь, и стал настаивать на покупке новой машины. Он давал мне на хозяйство десять тысяч рублей в месяц. Из этих денег мне удалось отложить около двадцати тысяч. Четырнадцатого апреля 1960 года, незадолго до предполагаемой поездки в Грузию, мы узнали, что в городе Владимире продается новая «Волга» за 45 тысяч рублей. Денег не хватало, а я не хотела трогать свою сберкнижку и сказала об этом Боре. Он пошел гулять и вечером, к моему удивлению, принес мне недостающие 25 тысяч. У меня мелькнуло подозрение, не у этой ли дамы он их получил. Я встревожилась и спросила его, откуда эти деньги. По его словам, он получил их за перевод «Фауста», который вот-вот должен был выйти в новом издании. Как я уже писала, эти последние три года я жила в полном неведении относительно его материальных дел и не знала, верить или не верить этому. На другое утро я прямо и откровенно заявила ему о своих сомнениях и о тревоге, внушаемой мне его делами с этой дамой. Я говорила ему: «Я не хочу ничего незаконного, и если ты отказался от этих заграничных денег[113], то нужно быть верным своему слову, наша жизнь на пороге смерти должна быть чиста, я предпочитаю голодать и с удовольствием вспоминаю время, когда мы с тобой спали на полу у твоего брата, не имея никаких денег, и всю жизнь ты всегда был удивительно чист».

Состоялось горячее объяснение, и он дал мне слово ничем подобным не омрачать мою и Ленину жизнь. Итак, я с Леней поехала во Владимир покупать машину. Когда мы вернулись вечером на новой машине, он вышел на крыльцо, радостно встретил нас и сказал: «Эта машина продлит мне жизнь, я больше не буду так волноваться за вас».

В первый же день Пасхи семнадцатого апреля к нам приехала одна немка, Рената Ш<вейцер>[114]. На обеде были грузины: Чиковани и Жгенти с женами. За обедом он чувствовал себя хорошо и даже пил коньяк. После обеда он пошел провожать Ренату на станцию. Придя домой, он со стоном разделся в передней и сказал: «Какое тяжелое пальто!» Мы с Ниной Александровной были взволнованы его бледностью. Двадцатого приехала Рената прощаться с нами перед выездом в Германию. Боря хотел пойти с ней в театр на «Марию Стюарт», но я запротестовала и сказала: по моему мнению, этого не следовало бы делать, меня удивляет такое легкомыслие, я не рекомендую ему показываться в многолюдном обществе с немкой. Рената извинилась, а он снова пошел провожать ее на станцию. Вернувшись, он почувствовал себя плохо. Нина Александровна повела его в кабинет, и он сказал: «Не пугайте Зину и Леню, но я уверен, что у меня рак легкого, безумно болит лопатка». Мы его тут же уложили и на другое утро вызвали врача Самсонова. Он нашел отложение солей, назначил диету и даже гимнастику. Он запретил ужинать в одиннадцать часов перед сном, но разрешил спускаться вниз обедать и в туалетную (чему Боря очень обрадовался) и даже выходить немного гулять. Я пригласила Самсонова приезжать к нему через день. Двадцать пятого Боре стало очень плохо, и мы отложили поездку в Грузию. Я его уложила внизу в музыкальную комнату. Он все еще пользовался уборной, куда я водила его под руки. Обратно мне приходилось его тащить чуть ли не на своих плечах, и он терял сознание от боли.