Воспоминания Понтия Пилата

На этом ужине нас было десять человек. Я не помню лиц и имен гостей, за исключением Сеяна, который уже начинал втираться в доверие к правителю. Августа показалась на короткое время в начале трапезы. Она предпочитала одеваться, как и во времена своей молодости, в простое платье белого льна, сотканное ее руками. Ливия не выглядела на свои восемьдесят: она отказалась от старомодной прически; и видно было, какой красивой была раньше эта женщина.

Ее присутствие создавало на агапах чрезвычайно напряженную атмосферу. Тиберий потребовал — в соответствии с семейной традицией подлинной патриархальной строгости, — чтобы сервировали остатки вчерашнего ужина, напирая на пословицу, «что полкабана так же хороши, как целый кабан». Я пренебрег мясом, предпочтя устриц, в отношении которых Тиберий нашел нужным заметить, что они привезены не из Тарента, а с Лукринского озера.

Когда его мать удалилась, Тиберий, смеясь, предложил попробовать вина, присланного ему из Африки. Это было густое, красное, почти черное вино, такое, что его надо было дважды разбавлять водой и приправлять пряностями и мятой. Но когда я сделал рабу знак подлить в мой кубок воды, Кесарь посмеялся надо мной, сказав, что только матроны, пьющие тайком, отказываются от чистого вина. Я понял, что придется присоединиться к отвратительному состязанию любителей возлияний, от которого он был без ума. Что касается меня, я пью мало. Мне претила эта забава напиваться допьяна, и я с ужасом представлял степень моего смущения, когда, еле живой, уткнусь носом в полосатые кампанийские подушки или извергну моих устриц на мозаику пола. По лукавым взглядам Тиберия и других я понял, что именно этого все ожидали.

Тиберий, видя мое замешательство, улыбнулся и сказал:

— Я успокою тебя, мой дорогой Пилат. Сегодня вечером приз победителя достанется не тому, кто больше выпьет вина, но первому, кто не устоит. Если это ты — благодари Фортуну, так как вознаграждение большое: я сам найду тебе жену.

Тогда я заметил, что, кроме Сеяна, все гости были холостыми, вдовыми или разведенными. Но Тиберий продолжил:

— И какую жену, Пилат! Какую! Мою собственную кузину, светлейшую Клавдию Прокулу, самую лучшую партию в Риме!

И, разразившись злым смехом, добавил:

— И самую некрасивую девушку в Городе и в мире!

Я знал Клавдию Прокулу по имени. Она действительно считалась некрасивой, к тому же у нее не было состояния, которое могло бы компенсировать отсутствие привлекательности. У нее была репутация оригиналки, ее называли посвященной в учение Пифагора и страстной поклонницей Изиды Египетской, ярым противником культа которой был Тиберий. Потом я узнал, что утверждение, согласно которому Прокула практиковала восточные культы, было ложным, возникшим из недоброжелательства и благодаря пифагорейским обрядам, которые невежды путают с обрядами поклонников Изиды. Эта молва жестоко повредила девушке, так как Изида считается покровительницей проституток и женщин легкого нрава.

То немногое, что я знал о Клавдии Прокуле, не оставляло у меня никаких иллюзий. По улыбке Тиберия я видел, что он читал на моем лице мои грустные мысли и сильно потешался этим. Наконец мне удалось придать себе выражение, которое могло бы сойти за радостное, и я воскликнул голосом, который звучал фальшиво:

— Твоя кузина Прокула, Кесарь! Какая бы это была честь для простого всадника!

Тяжелая рука Тиберия легла на мое плечо, и он ответил:

— Дорогой Кай, я обещал твоему отцу, что ты женишься только на патрицианке.

Я выпил три кубка. Уже на втором я смеялся без причины, опрокинув на свою самую красивую тогу соусник с garum’ом[2], который я, не зная зачем, долго вертел в руках.

На третьем кубке стенные фрески пустились в пляс. Запах garum’a, смешанный с запахом охладевших политых соусом блюд, вызывал тошноту. У меня оставалось еще немного ясности рассудка, чтобы поставить кубок на место, не разбив его. Я поднялся, пошатываясь, приблизился к Тиберию и, рухнув к его ногам, процедил:

— Кесарь, я сдаюсь!

Я смутно слышал безудержный смех окружающих. Два раба вынесли меня наружу; во дворе у меня началась неудержимая рвота.

Потом я проспал двадцать четыре часа и проснулся глубокой ночью с ощущением, будто Вулкан и все его циклопы устроили кузницу в моей голове. Деметрий вошел в мою комнату, не скрывая печали оттого, что я вернулся домой мертвецки пьяным. Он протянул мне письмо, которое принесли, пока я спал. Оно было скреплено личной печатью кесаря и гласило: «Юный Кай, моя кузина Прокула получит приданое в один миллион сестерциев».

Таков был божественный Тиберий, способный и казнить, и миловать.