Воспоминания Понтия Пилата

Я безразлично за этим наблюдал. То было время моего высшего счастья, и ничто другое в моих глазах не имело значения. Меня больше не допускали близко к Тиберию, и это было легче для меня, чем взвешивать в его присутствии каждое слово, быть придворным, а не казаться им: Кесарь одинаково ненавидел и лесть, и непочтительность.

Уверенный, что Тиберий обо мне забыл, а Сеян меня не опасался, я довольствовался счастливой неопределенностью моего положения. Без сомнения, я долго бы пробыл прокуратором императорского сада, так как Кесарь, не любивший принимать решения, охотно оставлял тех же людей на тех же местах в продолжение всей их карьеры. Я отказался от всяких амбиций, от всякой мечты о продвижении по службе. О великих военных почестях, которые некогда были мне столь желанны, я больше даже не думал.

Я отдавал себе отчет в том, что мое поведение недостойно римской доблести. Я знал также, до какой степени было стыдно народу, диктовавшему свои законы вселенной, терпеть опеку какого-то Элия, пусть даже и прикрывавшуюся волей Тиберия… Но Рим терпел. Почему же я, Кай Понтий Пилат, простой всадник, незначащий прокуратор императорского сада, должен чувствовать себя более посрамленным, чем все эти патриции, которые были теперь столь молчаливы? У меня была семья, которую я любил и счастье которой для меня было важнее любых обязанностей. Какое мне было дело до того, что имя Кая Понтия Пилата не станет достоянием потомства? Я смирился с участью человека заурядного, без славы и будущего.

Вот почему приглашение в Палатин неприятно меня удивило. Конечно, моя совесть была чиста, но слишком много людей погибло за эти годы из-за ничтожных причин, и никто уже больше не приближался к Тиберию без тревоги.

Эту тревогу я прочел в глазах Прокулы, когда она, ухватившись за мою руку, сказала:

— Кай, если можешь, каким бы ни было дело, которое кесарь хочет поручить тебе, если это в твоей власти, откажись от него! Потому что этой ночью, сильно измучившей меня, я видела сон!

Надо сказать, что после нашей свадьбы и рождения детей Прокула забыла об учении Пифагора и до поры не видела больше странных снов. Она продолжала:

— Кай, я видела во сне, что ты был в чужом городе и Тиберий стоял в тени, позади тебя. Какой-то мужчина, уроженец Востока, положил ягненка к твоим ногам и сказал, чтобы ты его зарезал в честь бога его народа. Он протягивал тебе жреческий нож, но ты отказывался его взять, потому что ягненок превратился в маленького ребенка. Но вдруг раздались голоса, они кричали: «Ударь! Убей его!» Мне стало страшно, Кай, и я проснулась. Я не знаю, что значит этот сон, но он полон зловещих предзнаменований.

Я сжал Прокулу в объятиях и прошептал ей:

— Зачем беспокоиться из-за этого сна, любимая, — ведь я не ударил? Я не убил ягненка?

Но она дрожала, как дрожит объятая пророчеством сивилла в Кумах, и это меня напугало. Жена подняла на меня глаза, затуманенные видениями и полные слез, и не своим голосом потребовала:

— Кай, клянись! Клянись, что ты не убьешь ягненка!

Чтобы успокоить ее, я ответил:

— Никогда! Клянусь тебе!

Как мог я знать?

Я отправился в Палатин, мучимый смутной тревогой; на лестнице дворца я едва не упал и вывихнул себе лодыжку, Катон счел бы мою неловкость очень плохой приметой… Внезапно, поддавшись суеверному чувству — со мной это иногда случается, — я решил набраться смелости, поднять голову перед кесарем и, сославшись на дурные предзнаменования, отказаться от всего, что бы он ни предложил мне. Тиберий вряд ли верил в них больше меня, но я был настроен использовать любой аргумент.

Однако, когда я оказался перед ним, я смог раскрыть рот только чтобы поблагодарить: он назначил меня прокуратором Иудеи.

V

Почему я согласился? Из страха. Перед Прокулой, час назад, я изображал храбрость и мужественную решимость. Эти добродетели покинули меня при одном виде Тиберия. Сказать ему «нет» было свыше моих сил. Между тем к испугу примешались и другие чувства: гордость и честолюбие.

Давно уже отстраненный от общественных дел, смирившийся с тем, что мне придется всю жизнь заниматься цветами, водоемами и животными, я был уверен, что похоронил мои былые честолюбивые мечты. И вот несколько слов правителя воскресили их, открыв передо мной стезю, которую я считал пройденной еще до того, как она началась.

Простой всадник, я никогда и не осмеливался представить себя правителем какой-либо области, это было исключительным уделом патрициев. И Тиберий преподнес мне подарок. Да, конечно, Иудея была самой скромной из областей, префектурой в ведении правителей Сирии и Египта. Внешне — должность подчиненного, а в действительности — ответственный пост.

Вынужден признаться: я абсолютно ничего не знал о местной жизни и проблемах Иудеи. И был неспособен в этот день, как, впрочем, и в последующие месяцы, оценить ни ответственность, ни трудности, меня ожидавшие. К тому же — отдавал ли я себе в этом отчет? — я не сделал попытки отказаться от трудного поручения, считая его за честь.