В алькове было сумрачно, однако не настолько темно, чтобы помешать мне разглядеть зятя и уяснить себе причины его поступка. То, что в прошлом году было всего лишь маленьким пятнышком на виске, поразило лоб и подступило к щеке; там и сям появились другие пятна: на плечах, шее, груди. Отпечаток болезни, который был у него на предплечье, продвинулся в сторону кисти щупальцами осьминога. Сохраняя невозмутимость, Лукан дал мне возможность рассмотреть этот кошмар и мягко пояснил:
— В течение трех месяцев я был не способен держать меч… Не говори мне, что были другие средства: вскрыть себе вены или принять яд, ты считаешь это достойным для мужчины?.. К тому же я был убежден, что так проще… Кассий и Брут, не задумываясь, с первого удара пронзили себе сердце.
Охваченный чувством бесконечного сострадания, я не находил слов; я не мог его порицать. Горькая улыбка Лукана внезапно смягчилась:
— Я не предполагал, Гай Понтий, что у нас будет случай еще увидеться. У меня довольно гордости, чтобы не желать демонстрировать тебе, что сделала со мной болезнь. Я все приготовил. Тебе должны были передать письмо, которое лежит там, на столе. Я рассказываю в нем замечательные вещи; они оберегали мое тщеславие и представление, которое я имел о себе самом и своей добродетели и которое было весьма далеко от истины… Можешь прочесть, если хочешь; это предназначено тебе.
Я взял конверт, сломал печати; я читал, а Тит Цецилий наблюдал за мной. В письме говорилось: