Воспоминания розы

Дни стали холоднее и серее. Приближалась зима, когда впереди наконец показался Нью-Йорк. Мы плыли на север. Вода казалась более плотной, почти стальной, корабль медленно двигался в сторону огней большого города, отражавшихся в облаках. У нас не осталось ни мыслей, ни вообще способности думать. Нам, пассажирам, уже нечего было сказать друг другу, наши связи оборвались здесь, и мы торопились сойти на берег: последние минуты всегда самые тяжелые.

Меня пригласили к столу офицеров, которые проверяли паспорта, пока мы еще находились в мутных водах залива. Это всегда неприятные мгновения, вам задают вопросы, проверяя, вы ли это, сличают вашу подпись…

Корабль не двигался. Никто не произносил ни слова. Я восхищалась организацией высадки – американский порядок стал первым нашим впечатлением по прибытии. Мы, бедные заблудшие овечки, затерянные в буре по ту сторону Атлантики, по прихоти судьбы оказались на твердой земле.

Я подружилась с одним из пассажиров, С., мужчиной лет сорока, загорелым португальцем, веселым, уравновешенным здоровяком. Он ехал к жене, которую нежно любил. Не проходило дня, чтобы он не показывал фотографию – ее и ее котенка. Он улыбался и смущенно говорил мне:

– Да, я испытываю огромную нежность к этому котенку, которого мы назвали Марией, не знаю почему, кухарка окрестила ее так. Признаюсь вам, я немного стыжусь своей привязанности к животному, когда тысячи детей умирают в Европе от голода. Я работал в организации, которая занималась спасением людей, особенно евреев. Мы получили приказ спасать интеллигенцию. А как решить, кто интеллигент, а кто нет? Как это понять, когда бледный от страха человек что-то бессвязно лепечет или умоляет: «Спасите меня, спасите меня, достаньте мне документы, иначе меня отправят в лагерь»? Иногда я спрашивал их, чем они занимались до войны, но они и это забыли, они просто пытались выжить, продлить часы, оставшиеся им на этой земле.

Разговаривая со мной, он искал глазами жену, глядя в бинокль. Неожиданно он ее заметил:

– Ах, я ее вижу, и кажется, она даже держит на руках Марию. Только бы Мария ее не поцарапала!

Он от чистого сердца рассмеялся.

Я решила довериться ему:

– Боюсь, что мой муж не пришел и меня не выпустят.

– Я вас не брошу, – ответил он. – А если завтра или послезавтра вас посадят в «Синг-Синг», приду за вами. Засвидетельствую вашу личность. Найду вашего мужа. Не портите себе приезд в Нью-Йорк. Поверьте мне, Америка – прекрасная страна.

В последний момент ему передалось мое волнение, и, я уж не знаю каким образом, он сумел отправить с корабля телеграмму своей жене с просьбой предупредить моего мужа, чтобы он пришел в порт, когда я буду сходить на берег. Кажется, мы даже получили ответ, но ожидание на корабле все равно было очень тревожным. Вокруг летали чайки – единственные живые существа над этими маслянистыми прибрежными водами.

Около четырех часов дня нам наконец позволили ступить на землю, но только на огороженное пространство. Нас заперли как в курятнике и выпускали только тех, кого запрашивали снаружи мужья, отцы, друзья.

Подошла моя очередь. Меня вызвал какой-то совершенно неизвестный мужчина. Издалека я увидела невысокого толстяка в огромных очках, чей громкий смех я услышала раньше, чем разобрала черты его лица. Я поняла, что у него есть все необходимые бумаги, позволяющие вызволить меня.

Когда толстяк оказался рядом, я узнала друга Тонио, которого не видела как минимум двенадцать лет. И вот Флери передо мной, словно припудренный всеми песками Африки. Последний раз мы встречались при создании авиапочтовой линии. Но теперь он выглядел как карикатура на самого себя, за те двенадцать лет, что мы не виделись, он, конечно, не помолодел. Теперь он жил в Бразилии и явно злоупотреблял алкоголем… Он смеялся все громче и громче:

– Консуэло, ты меня не узнаешь?

Я не в силах была ответить. Так это он пришел встретить меня вместо Тонио! Почему? Какие новые сюрпризы приготовила мне жизнь? Флери сжал мою руку, и мы стали продираться сквозь толпу и шум, сопровождающие прибытие любого парохода. Он продолжал что-то говорить мне на ухо, кашель и хихиканье постоянно прерывали его речь.

– Твой муж запрещает тебе разговаривать с журналистами. Ты меня слышишь? Он запрещает тебе говорить, давать какие бы то ни было интервью. Слушай меня хорошенько. Журналисты вот-вот появятся со своими фотоаппаратами. Я скажу им, что ты не понимаешь ни по-английски, ни по-французски. Ты глухая и немая. Иначе Тонио отправит тебя я не знаю куда. Мы ведем войну. Извини, твое молчание меня нервирует. Но все очень серьезно. Тонио не простит тебя, если ты заговоришь.

Какой-то американец в сопровождении жандармов приблизился к нам с застывшей улыбкой на губах, присущей всей журналистской братии:

– Добрый день, мадам де Сент-Экзюпери.

– Я не мадам де Сент-Экзюпери, месье, я ее горничная.

Готовые застрекотать камеры были остановлены гортанным криком журналиста:

– Подождите, здесь ошибка, это прислуга мадам де Сент-Экзюпери. Мадам де Сент-Экзюпери все еще на борту!