Воспоминания розы

Еды у нас было немного, мы бережливо распределяли продукты. Но в мою маленькую головку закралась блестящая мысль. Это было как озарение. Я вспомнила о нашем с Тонио разговоре в По – он рассказывал мне, что немцы скупают у крестьян урожай «на корню». Это означало, что они приобретают еще зеленый виноград и вывозят его, когда он созреет. А так как купюры по 10 000 франков они печатают пачками, им ничего не стоит расплачиваться мешками этих денег. Крестьяне довольны, а немцы могут быть уверены, что таким образом они заставят французов голодать… Мы уже продали крестьянам свои драгоценности и часы (яйца стоили триста франков штука), и теперь нам нечего было есть. Мы питались кусочками спаржи, которые крестьяне оставляли в земле, и дикими дынями. Выживать становилось все труднее. Мы собрались на военный совет с Флораном Маргаритисом и его супругой Элиан, Бернаром Пибулоном и его очаровательной женой, которая тоже изучала архитектуру, Альбертом Божовичем – его брат возглавлял в Нью-Йорке журнал «Вог», но сам он решительно отказывался ехать в Америку и хотел противостоять врагу во Франции. В итоге мы постановили: «Возвращаемся в Париж, потому что здесь выжить невозможно».

– Подождите еще сутки, – попросила я их.

На следующий день я объявила:

– Я еду в Авиньон. Там немцы временно хранят купленный на корню урожай: мы его украдем. Вагоны ломятся от засоленной свинины, баранины и масла.

Я карабкалась вверх по камням, перелезала через невысокие каменные стены, наконец добралась до поездов и забралась внутрь, хотя ступеньки были довольно высокими. Я обнаружила свинину, дотащила ее до рельсов, караульный заметил меня, но стрелять не стал. Почему? Мы с другом, стоявшим на стреме, вернулись со свининой, дорога обратно в Оппед заняла у нас четыре-пять часов. Повар, который был марокканцем и, бедняга, не мог есть свинину, тем не менее решился приготовить нам мясо:

– Я так вам его приготовлю! Я знаю, как это делается, сегодня вечером пальчики оближете…

Пир был великолепен. У нас нашлось вино – старое красное, украденное из погребов брошенных домов. Естественно, я еще много раз совершала вылазки к поездам, а потом туда начали ходить мужчины. И никто не погиб.

Однажды на дороге появилась машина. Мы испугались, что это приехали нас арестовывать. У нас был бинокль, и с крепостной стены мы разглядели, что машину ведет женщина. Ее звали Тереза Бонне, и она приехала… за мной.

– Я знаю, что ты здесь, – заявила она мне. – Почему ты не со своим красавцем мужем в Нью-Йорке? Он там показывает всем карточные фокусы и шляется со всеми блондинками города и американскими миллиардершами. Что ты делаешь здесь, подыхая от голода?

Я указала ей на моих друзей:

– Вот, мы живем все вместе, один за всех и все за одного, и я жду, пока муж пришлет мне денег на дорогу или билет, когда он предоставит мне средства, чтобы я могла присоединиться к нему.

Я как-то поехала в Марсель навестить свекровь. Она разговаривала со мной очень серьезно:

– Тонио болен, и ваш долг находиться подле него.

И действительно, я получила телеграмму: мой муж очень плохо себя чувствует, но его нельзя оперировать, потому что все его органы не в порядке после аварии в Гватемале. Если он еще жив, то только по воле небес и своей собственной. Я ответила его матери:

– У меня нет документов.

– Вы гражданка Сальвадора, и ваше консульство выдаст их вам безо всяких проблем.

– Нет, я буду ждать, ждать, когда Тонио сам попросит меня об этом.

А потом я наконец получила телеграмму: «Пойдите к господину Икс, возьмите денег на поездку, все ваши документы готовы, наш друг Поццо ди Борго получил инструкции для вас».

Внезапно небо для меня прояснилось. Я объявила своим друзьям радостную новость – Тонио наконец зовет меня к себе. Вот уже одиннадцать месяцев я жила в Оппеде. Они подняли глаза к небу и хором воскликнули:

– Знаешь, если ты уедешь, мы уедем все вместе, без тебя мы тут не останемся.

* * *

Я была счастлива, что еду к тебе, но сердце мое разрывалось, потому что в Оппеде я обрела искренних, настоящих друзей, научилась думать по-другому. Но особенно я грустила от того, что приходилось расставаться с Бернаром. Этот благородный молодой – ему не было еще и тридцати – человек напевал с утра до вечера, веселил нас, следил за тем, чтобы наша коммуна работала как хорошо отлаженный механизм. Дома содержались в безупречной чистоте, и там создавались прекрасные вещи.

В тот день, когда я покинула Оппед, я почувствовала себя в большей опасности чем когда бы то ни было. Достаточно оказалось небрежно переданной телеграммы из Нью-Йорка, чтобы все вокруг кроме моих любимых камней, таких вечных и неизменных, стало казаться мне угрожающим. И снова я в пути и сама не могу объяснить себе причину этого нового бегства, тайну моей бродячей жизни.