А когда еще шла Первая мировая война — в 1915 году, то мой товарищ был призван в армию, а массовые призывы — мобилизации в армию, этот патриотический психоз стадности захватил и меня, вернее не патриотизм, а просто желание быть вместе со всеми и тремя моими уже мобилизованными братьями. Решил я идти в армию добровольцем, зная, что вскоре будет призываться мой год, и начал готовиться [к экзаменам] за среднюю школу, чтоб отбывать службу по разряду вольноопределяющегося. Сдал экстерном за шесть классов [в] Первой мужской гимназии и поехал в Старотопное проститься с родными и Таней перед отъездом в армию.
[Турецкий фронт]
Быстро прошли десять дней в доме отца. Брат Александр писал, чтоб ускорил я отъезд, покамест его воинская часть находится в Баку.
Морозным декабрьским поздним вечером я простился с Таней близ ее дома. Оба мы знали, что это, может быть, последняя наша встреча. Мало было сказано слов любви, да они и не нужны были — нам казалось тогда далекое близким и ненарушимым навечно. Мы крепко полюбили друг друга, а почему и за что — разве может кто объяснить эти законы любви, тайны взаимного познания и единения. Смотрели и не могли насмотреться, целовались, миловались и счастливо-грустные расстались, мучимые будущей неизвестностью.
Когда я утром проснулся, то увидел, что мать напекла мне подорожников[83]
, любящими, скорбными глазами смотрела на меня и говорила последние наставления беречь себя и часто писать, а отец в это время хлопотал на дворе около лошади и саней. Сели завтракать, но еда не шла, как это бывает перед дальним отъездом в дальнюю дорогу: каждый думает свою невеселую думу, слова и фразы говорятся редко и коротко, через некоторые промежутки молчания. Я шел четвертым сыном. Дома оставались пятнадцатилетний брат и взрослая сестра Мария с дочкой Паной и две бабушки. Тревога за жизнь сыновей, работа в поле и по хозяйству в доме тяжело ложились на плечи отца и матери, и все это угнетало и глубоко печалило их.Наступил момент отъезда, простился с матерью. Она тихо плакала, молчаливо и скорбно стояла у крыльца дома и смотрела нам с отцом вслед, пока скрылись мы и наши сани за поворотом у церкви. Так началось мое первое путешествие в далекие края на Турецкий фронт.
Я вовсе не думал, что могу погибнуть на войне. Война представлялась мне романтическим подвигом. Сколько потом, в первые дни и месяцы было раскаяний, но возврата оттуда не могло быть — широки двери в ад войны и узки из ада войны.
В Смурове простился с отцом, купил билет третьего класса до Баку, где я должен еще застать брата Александра, и пятнадцатого декабря пятнадцатого года выехал из Смурова через Пензу, Ртищево, Тихорецк, Дербент. Поезд в Баку пришел поздно вечером. Я не знал, где ночью найти воинскую часть брата, и решил до утра переночевать в гостинице. Сдал чемодан в камеру хранения, нанял извозчика из нацменов и вместо гостиницы ошибочно сказал ему — вези меня в номера переночевать. Вижу, что повез он меня куда-то на окраину города — я начал беспокоиться и снова ему объяснять, что мне надо эту ночь спать — тогда он понял меня точно и повез в центр города в те номера, где спят, а не туда, где развлекаются. В одной из гостиниц оказался свободный номер, а когда служитель спросил у меня паспорт, то [оказалось, что я] по своей неопытности вместе с багажом сдал его в камеру хранения. Тогда он, видя мою неопытность, до утра разрешил переночевать без паспорта.
Рано утром пошел искать часть брата, там мне сказали, что он с частью выехал в Карс. С унылым настроением пришел на вокзал. Надо было ехать в Тифлис, о чем писал мне брат еще домой, если не застану его в Баку, и там в Тифлисе обратиться к воинскому начальнику для поступления на службу вольноопределяющимся. Билет у меня был взят только до Баку, а доехать до Тифлиса на билет денег почему-то не хватало. Вышел из вокзала на перрон. Вижу, стоит пассажирский поезд на Тифлис. «Скажите, — обратился я к кондуктору, стоящему у одного из вагонов, — мне надо ехать в Тифлис, а денег на билет не хватает, не можете ли меня довезти?» И его добрая душа ответила: «Можно», и довез до Тифлиса за небольшую плату.