Воспоминания самарского анархиста

В Тифлисе ждали еще большие неприятности. Когда я пошел к воинскому начальнику для оформления поступления вольноопределяющимся и сдал документы, то через час мне их вернули, за неимением справки от смуровского губернатора о политической благонадежности, а у меня имелась только справка о поданном заявлении смуровскому губернатору. Несколько дней я ходил к воинскому начальнику, и каждый раз мне отказывали, как будто я к ним в гости напрашивался, а не на бойню людскую. Все же на четвертый день хождения документы приняли и зачислили. Через два часа вышел к нам в ожидальню, где в этот день было принято несколько десятков таких же, как я, конвоир-фельдфебель, сделал перекличку и отвел нас в двести восемнадцатый запасный стрелковый полк на окраину Тифлиса Навтлуг. По своей простоте и чистоте я полагал, что никакие препятствия не могут быть на моем пути к поступлению вольноопределяющимся, но в жизни оказалось не так: желания, мечты и грезы дают человеку стимул к жажде жизни, но часто, как дело доходит до действительности, желания, мечты и грезы превращаются в ничто, и героика заменяется нудной, серо-будничной жизнью казармы, концлагерем солдата.

На второй день одели всех новичков в шинели, дали винтовки, и началось ученье строевое, полевое, боевая стрельба в цель по мишеням, колотье штыком соломенных чучел, изучение механизмов винтовки, пулемета и пушки, изучение полевого и строевого устава, чинопочитания и прочей премудрости военной науки. А по вечерам повзводно выводили на плац казармы, строили в круг и под ногу, с топтанием на месте, под руководством и [по] команде ефрейтора разучивали и горланили солдатские песни. Кормили в полку хоть и однообразно, но сытно.

Через неделю, еще не усвоив — не разобравшись как следует в чинопочитании, я и еще один волонтер из армян пошли в воскресный день навестить его тифлисского родственника. Мы пробирались окраиной города, где меньше встречается всяких чинов, чтоб избежать с ними встречи и отдания чести. Через некоторое время нас останавливает священник. «Какой части?» Мы сказали. «Разве не знаете, что я ваш полковой священник, почему не отдаете мне честь?» А мы еще ни разу у себя его не видели, и [он] предупредил нас, чтоб в будущем отдавали ему честь.

Через месяц после поступления в полк пришлось переживать дикое бесчеловечное оскорбление от взводного, старшего унтер-офицера Сальникова, отъявленного пьяницы и взяточника. У каждого солдата он вымогал взятки, а кто не догадывался дать — тем, как говорится, житья не давал и придирался по всякому поводу и без повода по принципу «для начальства и беззаконие закон», и в то же время применял отборнейшую нецензурщину, и мы очень завидовали солдатам соседнего взвода, где взводным был старший унтер-офицер Климушкин — к солдатам своего взвода относился с человеческим достоинством.

Как-то, возвратившись в казарму после учебной стрельбы из винтовок, я, как и все другие, вычистил винтовку и поставил ее в пирамиду. Пообедали и, пристроившись на сундучке, на нарах — начал писать письмо к родным. Вдруг подходит Сальников с красно-сизым пьяным свирепым лицом и сиплым пропойным голосом рявкнул: «Почему винтовку не вычистил?» — и моментально сбросил на пол бумагу, ручку и чернильницу, забрызгав чернилами одежду и нары. Я ответил, что винтовку вычистил, но Сальников, обругав меня, пошел в конец казармы в свою отдельную комнату-кабину. Такое хамское отношение всех нас возмутило и, конечно, больше всего меня. Мы добровольно пошли на защиту Родины, и вдруг с нами поступают как с врагами. Товарищи посоветовали заявить жалобу ротному командиру, прапорщику из армян, и я пошел к Сальникову, по уставу, заявить через него и на него же жалобу ротному командиру. Когда ему сказал, что имею на него жалобу и прошу сообщить-доложить ротному командиру, вначале глаза его позеленели, полезли на лоб, лицо приобрело свирепое выражение бульдога. Несколько секунд он молча, как удав, пожирал меня глазами, а потом гаркнул: «Что?! На меня жаловаться?!» Я ответил: «Да, на вас». Он тут же мне рявкнул: «Кругом марш!»

На второй день, в послеобеденный отдых дневальный по роте закричал: «Трудников к взводному!» Я быстро встал с нар и вижу перед собою ротного и рядом с ним Сальникова. «В чем ваша жалоба?» — спросил ротный. Я изложил обстоятельства жалобы. Он молча слушал и, когда я закончил, сказал: «Десять часов под ружье». Как кипятком ошпарило меня такое несправедливое решение ротного. Это значило, что после занятий, во время послеобеденного отдыха я должен отстоять пять суток по два часа с винтовкой на плече, вещевым мешком с полной выкладкой, по стойке «смирно», не шевелясь. Такое шемякинское решение[84] возмутило и оскорбило во мне лучшие чувства о духе единства армии.