Воспоминания Свена Стокгольмца

Отношения, которые у нас сложились прошлым летом, возобновились, словно минуло совсем немного времени, и даже укрепились. Я действительно чувствовал, что нам здесь рады. Я задавался вопросом, нет ли у людей, мельком заглядывающих в мою жизнь, в мой фьорд, того же странного мнения, что я живу вне времени, как, похоже, думалось, обитателям Пирамиды. Разумеется, двумя оторванными кончиками пальцев время пометило меня более чем убедительно.

Людмиле нравилось тыкать розовую кожу, мягкую, до странного лишенную отпечатков, которая наросла после ампутации.

– Чувствуешь? – спрашивала Людмила, зажимая кончик моего пальца ногтями.

– Нет.

– Увы, ты даже себе чужой.

В наш фьорд мы вернулись уже через месяц после отъезда, услышав, что в том году вода покроется льдом рано. По пути мы на неделю задержались у Макинтайра. Он превратился в заботливого дедушку, и эта роль ему подходила. Больше всего его беспокоило благополучие Скульд, к заботе о которой он относился серьезно, и с возвращением Тапио в Рауд-фьорд оценивал наши перспективы оптимистичнее. Так же, как и я.

Когда нас наконец доставили в безопасную бухту Элисхамна и привезли к берегу в шлюпке, тяжело груженной припасами и разными пустяками, которые по настоянию Макинтайра мы взяли для культурного саморазвития, Сикстен скакнул на меня, корчась и извиваясь от волнения, и обоссал мне сапог.

– Умываю руки, – проговорил Тапио, вышедший на берег нас поприветствовать. – Этот пес необучаем.

Рауд-фьорд-хитта, в третьем и последнем варианте, была готова. Соответственно менталитету Тапио, она имела ту же площадь и абсолютно тот же проект, что изначальный вариант. Насколько я знал, подобные хижины-домики Тапио строил всю свою жизнь. Найти их можно в разных полярных регионах, если знать, где искать.

Но я почти мгновенно почувствовал, что с Тапио что-то неладно. В тот первый вечер мы сидели за столом, а Скульд – на полу, дразня Сикстена куском тюленьего жира. Мы, взрослые, курили трубки. Хельгина была из неполированного бука, материала, который она предпочитала, вопреки неодобрению Ильи и Тапио. Бук нравился Хельге за особую легкость: она никогда не пользовалась трубками, которые не могла удерживать зубами. Чаша буковых трубок, действительно, грелась, но Хельга заявляла, что это не проблема, если затягиваться изредка, а не закуривать постоянно, дымя, как паровоз. Благодаря мозолям на пальцах обжечься она не боялась.

У Тапио трубка была прямая и жесткая, как его своеобразные моральные убеждения; единственной уступкой стилю оказалась вытянутая вверх чаша, высокая, как дымовая труба. Когда Тапио курил, трубка заслоняла ему один глаз. В другом глазу читалось смятение. Обычная невозмутимая уверенность исчезла. Я знал, что любые попытки расспросить будут встречены негативно и результата не принесут, поэтому молчал. Но закрались подозрения: вдруг наш отъезд на самом деле расстроил Тапио? Вдруг многочисленные обязанности, которыми он себя неизменно обременял, в нынешних условиях усложнились, а за время нашего отсутствия опротивели ему? Вдруг он провоцировал наш отъезд, как мученик провоцирует страдания? Я так не думал. Подобное было бы не в его духе. Но чувство вины меня все равно терзало.

На смену осени пришла зима, но динамика не улучшилась. Тапио явно изменился. Если прежде их отношения с Хельгой были хорошими и доверительными, теперь он старался не брать ее с собой ни на какую охоту. В пределах хижины он частенько отказывался встречаться с ней взглядом. Я знал, что Хельга обескуражена не меньше моего. Именно так она мне сказала, предположив, что чем-то его обидела. Я попытался ее успокоить, но мои слова подействовали мало, поскольку суть проблемы ни один из нас, очевидно, не понимал.

В декабре без особых объяснений Тапио уехал в Баскский Крюк. Он заявил, что надеется значительно увеличить наш зимний улов, поскольку паковый лед образовывался стремительно, сковывая каждую маленькую бухту, значит, может появиться уйма белых медведей, на которых можно охотиться. Я предложил сопровождать его, но Тапио отказался, заявив: мне нужно остаться, на случай если малышке потребуется срочная помощь. Он собирался отправиться на восток вдоль побережья, поскольку не думал, что сможет вернуть лодку, если заберет ее сейчас. Прощание получилось неловким. Мы с Хельгой стояли у хижины и уныло смотрели ему вслед. При этом чувствовалось облегчение: мрачное, гнетущее присутствие Тапио превратилось в тяжкое бремя. Ни я, ни Хельга не желали говорить об этом вслух, но долгой ночью в замкнутом пространстве такое настроение очень опасно.

Остаток зимы мы пережили втроем, не столько беспокоясь за Тапио, сколько недоумевая. В любом случае нам следовало заботиться о себе, а в условиях Арктики этого предостаточно. Тапио мы начали ждать в конце февраля, когда показалось солнце, но он не вернулся. Лед был еще толстым и бугрился у северных границ Рауд-фьорда, и мы понимали, что охота в Бискайяхукене, скорее всего, идет хорошо.