Воспоминания Свена Стокгольмца

Тапио не возвращался до апреля. Мы увидели его издалека, волочащим тяжелую ношу. Он согнулся чуть ли не до земли. Испугавшись, что Тапио сильно ранен, я взял немного припасов, Сикстена и двинулся ему навстречу. Примерно через час мы встретились.

– Дружище! – позвал я, когда смог докричаться. – У тебя все в порядке?

Он вдруг поднял голову – застать Тапио врасплох удавалось редко – и улыбнулся. Я подумал о том, как непривычно выглядит улыбка у него на лице. Тапио вез сани из старых балок и плавника, тяжело груженные медвежьими шкурами. Полозья он смазал жиром, но той зимой снега выпало мало, и они терлись о землю и камни. Я взялся за гуж вместе с ним, вдвоем мы пошли куда быстрее и в сумерки добрались до Брюснесета. Говорили мы мало.

Тем вечером, греясь у костра со Скульд на коленях, Тапио по очереди оглядел нас и, хотя ему было явно не по себе, чувствовалась какая-то новая перемена. Кризис миновал.

– Друзья мои, я принял решение, – начал он. – Этой зимой охота шла удачно. В Баскском Крюке пропаривается еще целый воз шкур. Хельга, если разрешишь, я возьму твою лодку, чтобы привезти их сюда по воде. Так получится куда быстрее.

– Конечно, Тапио, – сказала она.

– Спасибо. Что касается продажи, каждый из нас получит треть выручки…

– Но ведь это исключительно твоя добыча.

– Возражений я не потерплю. Это твои угодья, значит, ты должен быть в доле. Любой другой расклад – неправильный бизнес. Капитализм я ненавижу, но знаю, что он бывает в пользу и во вред. Итак, я уеду от вас, как только вскроется лед и появится возможность забрать остатки добычи из Бискайяхукена. Шкуры я лично переправлю Чарльзу, который выступит нашим агентом. Норвежским морякам я столь ценный товар не доверю.

Тапио говорил так сухо и непререкаемо, что я едва нашелся с ответом.

– Ты уедешь? – наконец спросил я. Вопрос повис в воздухе.

Тапио с минуту смотрел на Хельгу, потом быстро отвернулся.

Лицо у него было бледное, бедняга явно чем-то терзался. Казалось, источник проблем кроется у него в пищеводе.

– Я влюблен в Хельгу, – проговорил он хрипло и слишком громко. – Извините, что признаюсь в таком. Я пытался гасить это чувство всеми возможными способами. Пытался отрицать и выжигать его из себя. Оно наползало на меня, словно тень. Когда вы втроем уехали в Пирамиду, я отвлекся от текущей работы, и оно настигло меня. Как недуг. Как буря. Оно охватило меня с такой силой и глубиной, что я… – Тапио осекся и молчал несколько долгих секунд. – Извините, – повторил он и с несчастным видом уставился на Хельгу.

Я разрывался между бесконечной жалостью, неловкостью и отвращением от того, что Тапио так унижается. Явственно вспомнилось, как Тапио лежал спиной ко мне и сотрясался от всхлипов, узнав, что гражданская война уничтожила всю его семью. Что чувствуешь, когда на поверхности ледника расползается трещина, до этого долго дремавшая? Расколоть камень способен лишь удар сокрушительной силы.

– Знаю, что это неразделенная любовь. Знаю, что ты, Хельга, никогда не ответишь мне взаимностью. Знаю, что ты просто не сможешь. Но моя плоть пронизана чувством.

В Рауд-фьорд-хитте повисла тишина. Сикстен, почувствовав какую-то сверхъестественную тревогу, заскулил и спрятал голову мне меж лодыжками.

Хельга откашлялась.

– Дядя, ты извинишь нас на секунду?

Я кивнул и вышел с Сикстеном, но поднялась страшная весенняя метель, а я забыл надеть свою тяжелую шубу. Мешать Хельге и Тапио не хотелось, но, если забрести далеко, я мог потеряться и погибнуть, оставив две несчастные души наедине друг с другом. Поэтому я сел на корточки у стены и обнял Сикстена, чтобы мы грели друг друга. Разговор мы услышали целиком.

– Мой дорогой Тапио, – начала Хельга. Ее голос, слабый и приглушенный, звучал с бесконечной теплотой. – Я отношусь к тебе с величайшим уважением и симпатией. Это не изменится никогда. Но ты должен простить меня, если я навела тебя на мысль, что надежда есть.

– Ты не наводила, – проговорил Тапио. – Ничего подобного.

– Тогда не презирай меня, дружище и, ради бога, не презирай себя.

– Ладно, – согласился Тапио. – И, пожалуйста, не жалей меня.

– Обещаю. Только зачем уезжать? Разве не можем мы с этим справиться? Почему бы тебе не задержаться еще на месяц в Бискайяхукене, собираясь с мыслями? Это ведь достаточно далеко от источника твоего неудобства. Дядя Свен нуждается в твоей помощи, Тапио. Мы оба в ней нуждаемся. И я по-прежнему тебе друг. Разве дружба – такой мучительный компромисс?

– Не бери в голову, – проговорил Тапио. – Это мои проблемы, а не твои.

Я слушал и диву давался: чего стоило Тапио раскрыть свой истинный облик, и какие страшные душевные раны терзали его на протяжении стольких месяцев. И я почувствовал прилив восхищения своей племянницей: Хельге еще двадцать не исполнилось, а она сохранила в себе целые колодцы сочувствия, которые жадному безразличию жизни не иссушить.

Тапио уехал от нас в мае.

65

Мы с Людмилой лежали в водочной обсерватории. Крышей ее еще не покрыли.