Читаем Воспоминания участника В.О.В. Часть 2 полностью

Такое близкое соседство с противником мне показалось опасным. "Так и кашу можно не доварить" - подумал я. Неподалеку валялось два ручных пулемета Дегтярева. Рядом коробки с заряженными дисками. "Кто-то бросил из наших" - подумал я. Принес эти два пулемета к воронке, поставил их рядом. Зарядил и направил в сторону противника. Как знать, может быть и пригодятся. Сам спустился вниз к огоньку, подложил в огонь таблетки немецкого сухого спирта. Прилег рядом и уснул.

По- видимому, спал я недолго. Когда же внезапно проснулся, то даже испугался от неожиданности. Как могло случиться, что я заснул? Первым моим стремлением было вылезти из воронки и осмотреться. Где я и что происходит вокруг. Вылез наверх. На краю воронки по-прежнему стояли мои пулеметы. Мимо преспокойно проходил красноармеец. Зато метрах в 100-150 от меня с пригорка вниз спускалась нестройная колонна каких-то чужих солдат. Шли они неспеша, строем. Другие по бокам от колонны. "Что это за колонна?" -спросил я солдата. "Это румыны" - ответил солдат и пошел дальше. Я быстро скатился вниз, схватил за ручку котелок и тут же бросил его на землю. Ручка была горячая, обжигала. От каши пахло гарью.

Что же делать? В плен попадать, да еще голодным, не хотелось. Снова поднялся на верх воронки, приложился к пулемету и почти в упор в колонну выпустил весь диск. Стрелял, не отрываясь, пока пулемет не замолчал. Колонна рассыпалась, залегла. Когда перестал стрелять первый пулемет, сразу же взял второй. Пока длилась короткая пауза в стрельбе, некоторые из колонны побежали назад. Другие, по-видимому, поднялись для атаки. Однако длинная очередь из второго пулемета снова пригвоздила всех к земле. Когда перестал стрелять и второй пулемет, я не пытался перезарядить его. Быстро скатился вниз, снял с головы пилотку, схватил ей котелок и как можно скорее забежал за хату. В меня, наверное, никто не стрелял, а может быть, стреляли, да я не расслышал. Румынская колонна, так неожиданно нарвавшаяся на пулеметы, вряд ли могла сразу опомниться. Они знали, что наши войска в деревне деморализованы и сопротивления они никакого не могли оказать. Пока я спал, многие из деревни попали к ним в плен.

Вначале, с пригорка в деревню спускалось 2-3 румына. Они останавливались неподалеку от наших солдат. Махали руками и что-то кричали. Нами же никто не руководил, поэтому в румын никто не стрелял. Многие наши офицеры переоделись в солдатскую или гражданскую одежду. Из немецких листовок, которыми была усеяна вся земля, мы знали, что выхода у нас никакого нет. Всех нас ждет плен. Поэтому наши деморализованные солдаты, потеряв собственную волю, подчинялись любому, кто бы ни приказывал им. В данном случае это были румыны. Все подробности, которые произошли за время моего сна, я узнал от наших солдат позже. Уже далеко от злополучного места в воронке. В деревне, по крайней мере в той части, которая была ближе к противнику, наши солдаты ходили рядом с румынами и не было заметно конфликтов. Румынские солдаты были вооружены плохо, у них не у каждого были даже винтовки. Поэтому их смельчаки спускались с пригорка вниз к нам в деревню и, нагрузившись нашим оружием, снова бежали к себе на гору.

Встретившись с нашими присмиревшими красноармейцами, румыны объясняли им, что для красноармейцев война кончилась. Потому рукой показывали в свою сторону и говорили: "там хорошо, идите туда". Наши солдаты, уже и до этого успевшие побросать свое оружие, смиренно, опустив голову, шли, куда указывали румыны. В плен сдаваться я не собирался, пока еще не навоевался и жаждал подвигов. Теперь же, после случая, когда я так здорово угостил румын из пулемета, вообще мысли стали далеки от этого. Забежав в дальний конец села, прежде всего покушал своей пригорелой каши. Эту часть села еще бомбили. Наши солдаты и здесь были подавлены, никем не управляемы и деморализованы. Многие ходили без оружия. Лазили по брошенным машинам, заглядывали в мешки и в ящики. У многих в вещмешках что-то в изобилии лежало. Их распирало в стороны и они даже плохо завязывались. В одной брошенной машине я тоже набрал себе концентрата. Это была лапша. Подумал, пригодится. Побродив некоторое время на этой стороне речки по селу, решил уйти из него на другой берег вплавь через речку. Здесь, на этом берегу, дольше оставаться было нельзя. Попадешь к румынам.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное