Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918

Кузьмин был среди гостей и ожидал моего приезда. Он был в форме, но в его осанке не было ничего от военного. Он был худ и бледен, с узкими плечами и такой же узкой головой. У него были тонкие волосы неопределенного цвета, возраст невозможно было угадать. Он в смущении стоял среди гостей, и на протяжении всего обеда его неловкость почти не прошла. Но людей было достаточно, чтобы разговор тек легко, и в его отношении я не увидела ничего враждебного.

Его нарочно не посадили рядом со мной за обедом. Когда мы поднялись из-за стола и разошлись по комнатам, я выждала удобный момента, чтобы начать свой разговор. В столовой поставили маленькие столики; начал играть отличный струнный оркестр, и наш хозяин, который сел со мной за один из столиков, вовлек Кузьмина в нашу беседу. После нескольких слов хозяин извинился и встал, оставив Кузьмина и меня одних.

Мы оба были смущены. Чтобы не молчать, я сказала что-то не имеющее отношения к делу и стала искать в своей сумочке портсигар. Он оказался пуст. Кузьмин неловко достал свой портсигар, предложил мне сигарету и помог прикурить.

Пока мы курили, лед, казалось, растаял. Мы разговорились. Теперь наши роли совершенно поменялись. Теперь, когда в любой момент его прежняя судьба могла без труда выпасть мне и моим близким, казалось вполне естественным, что я расспрашивала его о Сибири, о его жизни на каторжных работах.

Я впервые в жизни разговаривала с осужденным. Он говорил без горечи, с улыбкой, рассказал об организации восстания где-то на границе России, о провозглашении там республики, о том, как за ним охотились и схватили. Он рассказывал о тюрьме, где осужденные на каторжный труд ожидали отправки в Сибирь, о кандалах, о бесконечных сибирских днях.

Я слушала. Когда он закончил рассказывать о себе, начал расспрашивать меня. У меня, по крайней мере, было некоторое представление о жизни сибирских заключенных, почерпнутое из русской литературы, которая описывает с особой любовью мрачное существование в этих далеких тюрьмах. Но, как я теперь узнала, эти несчастные политические ссыльные не имели даже самого отдаленного представления о том, какие мы. О да, у них были представления, они думали, что мы звери в обличье человеческом. Они полагали, что у нас не может быть никаких человеческих чувств и мы не можем поступать по-человечески.

С прямой откровенностью и детской простотой Кузьмин задавал мне очень странные вопросы. Я начала рассказывать ему о себе, об атмосфере, в которой я воспитывалась, о своей работе во время войны, о своих беседах с крестьянами. Он сосредоточенно слушал, сложив руки на столе и наклонив голову. Теперь настала его очередь впервые в жизни услышать что-то противоположное тому, чему его учили с детства. Многое из рассказанного мною было явно непонятно ему, и он просил более детальных объяснений. Наконец, когда я заговорила о своей жизни на фронте и в Пскове, он поднял голову и спросил:

– Возможно ли, чтобы Романовы любили Россию?

– Да, они любят ее; они любили и будут любить ее всегда, что бы ни случилось, – ответила я, не подозревая о том, как часто в будущем у меня будет причина вспоминать эту фразу.

Путь был проложен. Теперь я могла заговорить о своем отце. И в тот вечер, прощаясь с Кузьминым, я почувствовала, что достигла чего-то, поговорив с ним.

Моего отца не освободили ко дню моей свадьбы, но теперь я не так тревожилась за его судьбу. И я не ошиблась; через несколько дней из его дома убрали охрану.

Глава 28 Хаос

Над Петроградом и его бестолковой властью сгущались тучи. Великий русский патриот генерал Корнилов, видя, что фракция Керенского с ее словесной эквилибристикой и постоянными уступками большевикам может привести Россию прямиком к гибели, решил потребовать более решительных мер в отношении армии.

Сначала Керенский сделал вид, что согласен сотрудничать, но внезапно переметнулся на другой фронт и предал Корнилова. Кажется, что таким образом он надеялся снискать благосклонность большевиков. На самом же деле он только способствовал их полной победе. Смелые действия генерала Корнилова были последними в своем роде перед полным мраком, и на мою страну обрушился хаос.

Моя свадьба совпала с этим временем. Так как теперь было точно известно, что мой отец не сможет на ней присутствовать, мы решили отпраздновать ее в Павловске, где жила моя бабушка, королева Греции. Застигнутая в России революцией, она осталась со своими племянниками.

Одно время Павловск был излюбленной резиденцией императора Павла I. Дворец находился всего в нескольких милях от Царского Села, он и окружающий его парк перешли в руки побочной ветви царской семьи. Теперь они находились во владении князя Иоанна, женатого на принцессе Сербской Елене, с которой я ездила на фронт.