Воспоминания. Время. Люди. Власть. Книга 1

Помню, обсуждался проект знаменитого Фомина[847], маститого архитектора и ученого из Ленинграда. Тут столкнулись два светила – Фомин и Щусев. Щусев подошел к стенду, где были выставлены полотна Фомина, и начал выдавать замечания в таких примерно выражениях: «Что можно сказать об этом проекте? Он сделан большим мастером, но производит впечатление говядины». Фомина как будто кипятком ошпарили, он сразу встрепенулся и полез в спор. Сейчас каждый человек, пользующийся Московским метрополитеном, знает, что станция «Красные ворота» отделана мрамором грязновато-красного оттенка, цвета не очень свежей говядины. Проектировал ее Фомин и выбрал мрамор сорта «Шрош», он добывался в месторождении Шроша. Другие станции отделывались мрамором приятного серого цвета с месторождения Уфолей[848] или белого с желтоватым оттенком. Поступал и иной мрамор из разных районов страны. Материал этот казался нам прекрасным, особенно по тому времени. Весь он добывался вручную, что стоило дорого, но ведь метрополитен представлял для нас как бы историческую ценность. Отделка его вообще была богатой.

Вспоминаю, как уже после войны я пригласил в Киев архитекторов для участия в конкурсе по реконструкции разрушенной немцами центральной киевской улицы Крещатик. Консультантом позвал Щусева. Тогда ни один проект не был взят за основу, что послужило толчком к выбору нового варианта решения реконструкции улицы. Крещатик – улица историческая, парадная и нарядная. Она расположена по яру, который некогда называли Крещатый Яр: по нему древнерусский князь Владимир когда-то гнал дубинками жителей Киева к Днепру, чтобы окрестить их. Поэтому улица и называется Крещатик. После совещания, уже в узком кругу, московские и киевские архитекторы расспрашивали Щусева о Киеве. Алексей Викторович рассказал тогда много интересного. Его рассказ был записан на магнитофон, но сейчас я утерял ленту, о чем очень сожалею. Щусев был буквально влюблен в Киев, и рассказ его явился как бы поэтическим отображением его пристрастия. Киев того заслуживает, он располагает к себе людей мягким климатом, цветущими каштанами, белыми акациями, новыми нарядными зданиями и «преданьями старины глубокой». Я еще остановлюсь на возрождении Крещатика.

Когда Алексей Викторович приезжал в Киев, то всегда заходил ко мне в ЦК. «Вот, – говорит бывало, – приехал поговорить, отдохнуть; походил по Крещатику, сходил на Сенной базар, пирожков купил. Пирожки вку-у-сные. Откушал, потом пошел на Днепр, перебрался на Труханов остров, разделся, на горячем песочке полежал – замечательно отдохнул». Мне было приятно слушать его. Потом я обычно расспрашивал о различных проектах. Он высказывался так: «Никита Сергеевич, это все дело времени. Любым новым проектом возмущаются, критикуют его. Когда строилось здание киевской Оперы, сколько недоброго было написано, сколько испорчено бумаги и чернил, а сейчас к зданию другое отношение. Оно приятное, не имеет никаких отталкивающих свойств. Время проходит, люди привыкают, проект врастает в сознание зрителей». Я с ним был согласен.

То же самое могу сказать о здании Совнаркома СССР на Охотном ряду, напротив гостиницы «Москва». Проект готовил архитектор Лангман. Он работал в Наркомате внутренних дел СССР у Ягоды. Когда проект был закончен, позвонил мне Молотов как будущий хозяин здания и попросил приехать в Кремль, сказав, что Лангман[849] будет докладывать о строительстве в Охотном ряду. Молотов хотел, чтобы я принял участие в обсуждении, так как у меня уже накопился некоторый опыт в этом деле. Я узнал также, что он пригласил туда и Жолтовского. Свое участие как «специалиста» я считал лишним, но поехал с удовольствием. В зале были выставлены огромные рамы с основным проектом и его деталями. Молотов попросил сначала высказаться Жолтовского. Тот осмотрел проект (лицо у него всегда было постное, бесстрастное, морщинистое, мы его за глаза называли «Папой Римским») и сказал, что проект приемлем, но не выразителен. Тут же продемонстрировал, что понимает он под этим словом: поднял раму с проектом и поставил вверх ногами: «Можно это здание построить вот так? Можно, оно ничего не утратит, и даже никто ничего не заметит. Следовательно, проект не имеет своего лица, лишен архитектурной выразительности».

Можно себе представить, как взволновался автор, как он «окрысился» и стал защищаться, однако против Жолтовского выступать было нелегко. Если Жолтовский или Щусев кого-нибудь критиковали, то такому автору приходилось трудно. Тогда рассмотрение проекта на этом закончилось. Жолтовский и Лангман уехали, мы с Молотовым остались. Вячеслав Михайлович сказал: «Думаю, что этот проект все-таки надо принять». Я не возражал. Действительно, Жолтовский был прав в своем высказывании, но ведь каждый проект соответствует конкретному назначению. Допустим, на данном доме поставят какую-нибудь скульптуру, украсят фасад завитушкой или еще какие-нибудь штуки придумают. И что? Здание возвели по начальному проекту, и это не вызвало никаких дурных эмоций у прохожих. Наоборот, многим нравилось.