Восстание

Улучив момент, когда Царёв обыкновенно нажрался под вечер, Антон сел за его стол и изучил содержимое папки на подпись. Надо заметить, что, несмотря на своё никак не убывающее пьянство, «Ленин» имел исключительную компетенцию лично решать судьбы подлежащих репрессиям. Именно он ставил окончательную и не подлежащую обжалованию визу на списках, составляемых районными «тройками» (в них включали по комиссару из революционного штаба, представителю народных ополчений и офицеру из ЧК).

Такому распределению полномочий не противился даже Зверев, хоть и сомневался всё чаще в адекватности вождя: он посчитал очень уместной ленинскую решимость взять ответственность за репрессии на себя.

В папке, на радость Антона, оказались свежие списки красного террора, которые Лжеленин завизировать ещё не успел. Составлены они были беспорядочно, каждый район предоставлял их еженедельно в свободной форме, как вздумается. Где-то – с подробным перечислением нажитого нечестным путём имущества и списком нарушенных, как предполагалось, статей уголовного кодекса (руководствовались старым, дореволюционным), где-то – с приложением заявлений граждан, пусть по большей части и анонимных, а где-то – просто паспортные данные и вменяемое преступление.

Список злодеяний был не так длинен. В основном преследованию подлежали выявленные шпионы Москвы, предатели, коррупционеры старого режима, дискредитировавшие себя управленцы нового режима, педерасты, агенты Моссада и прочие сионисты, а также просто подрывные элементы. Обычных убийц, насильников и прочих преступников наказывали как обычно, посредством наспех сформированных Новиковым революционных милиции, прокуратуры и судов.

Антон ранее видел, как вечерком, закончив важные встречи с революционными ходоками и покричав лозунги на всех совещаниях и летучках, Царёв, приняв на грудь, размашисто вершил судьбы. Непонятно было никому, чем именно он руководствовался при вынесении приговора. Он мог поставить визу «расстрелять» напротив заподозренного в симпатиях к Западу «подрывного элемента» и «выпороть и отпустить» напротив чудом пойманного при попытке покинуть страну всем известного казнокрада. Но, как правило, он визировал целые страницы – «согласен», поскольку меры наказания «тройками» также предлагались. Правил и начинал чиркать напротив каждой фамилии в списке лишь при наличии вдохновения. Зверев поначалу пытался разбираться, когда расстреливать стали так много, что не успевали хоронить. Но потом расстрельной бригаде пригнали строительную технику для рытья рвов, и он махнул рукой – пусть старик душу отводит.

Единственное, о чём Юрий Алексеевич постоянно напоминал вождю – пореже ставить визу «выпороть», поскольку занятие было уж больно хлопотным, отнимало кучу времени у бойцов.

Постепенно список наказаний сократился до нескольких видов: расстрел, конфискация имущества, каторжные работы. И как с «Лениным» разъяснительную работу не вели, «порка» всё равно периодически выскакивала в приговорах.

Антон, изрядно перед преступлением подпивший, кое-как нашёл списки Центрального района и корявым почерком (спьяну, да и вообще давно от руки писать не приходилось) вписал туда Анну Евгеньевну.

Рукописную строчку он еле втиснул под убористый машинописный текст (печатные машинки очень популярны стали и даже дефицитны, ими Ревсоветы, ЧК и «тройки» с радостью заменяли компьютеры, чтобы не оставлять электронных следов и возможности хакерам до них добраться). Обвинение написал самое распространённое и широкое – «подрывной элемент», а вот предлагаемую меру наказания дописывать не стал, внезапно совесть проснулась и удержала руку.

Надежд на реализацию столь по-школьному бесхитростного плана не было никаких практически, Антон и не рассчитывал, в общем-то. Подумаешь, спьяну написал.

Но следующим вечером позвонила мама, благодарила. Жаловалась только на грубость пришедшего патруля: не разулись, всё истоптали, вели себя по-хамски, будто они с отцом тоже преступники какие-то.

В итоге Анну Евгеньевну повязали, причём в буквальном смысле, поскольку вела себя она буйно, кричала, что она участница крестного хода, что они всю православную Россию подняли, ну и прочее в том же духе. Увели.

Протрезвевший к тому времени Антон решил осведомиться насчёт судьбы дальней родственницы в отделе репрессий. Он набрал номер начальника отдела, самого загадочного из всей этой революционной братии. Никто о нём достоверно ничего не знал. Новиков откуда-то привёл. Поговаривали, будто он бывал во всех без исключения горячих точках, где только появлялся сначала советский, а потом российский спецназ ГРУ. И отвечал в самых критических ситуациях за разговорчивость или, наоборот, вечное молчание пленных, подозреваемых, свидетелей, а иногда их родных и близких. По слухам, даже военные считали его человеком, окончательно для общества потерянным, но тем не менее необходимым.

– Алё, Фёдор Андреевич? Здравствуйте, Антон Матвеев беспокоит.

– А, здрасьти, Антон Владимирович, чем обязан?

– Да я хотел поинтересоваться судьбой одной женщины из вчерашнего списка на репрессии…