Восстание. Документальный роман

Отвратительнее и липче, чем в тот момент, я не чувствовал себя никогда. Сначала я понял, что меня отсюда никто не выпустит и если я и выйду, то не скоро — просто потому, что не могут же товарищи следователи проделать столь глубокую работу и остаться ни с чем. Затем мне стало плохо от своего же вранья. Когда-то я поклялся себе не быть рациональным и не преследовать выгоды, не подчиняться и не врать — и вот скользкие пальцы этого самодовольного следователя лезли туда, где я был слаб. Это было настолько больно, что я решил кончить все разом: «Знаете что, — сказал я, — я вам действительно сейчас все расскажу, а потом, если надо, и напишу. Но сначала я хочу удостовериться, что мою семью не тронут». Следователь быстро среагировал: «Кроме обыска, во время которого, кстати, ничего компрометирующего не найдено, никаких действий не предполагается». Я представил Анну и врывающихся бестий с их ухватками, и в глазах у меня бешено закрутились желтые лампы. Сфинкс уже протягивал мне воду. Медленно опорожняя стакан, я еще раз прикинул, зачем им может быть нужна Анна, и немного успокоился — раз не вменяют шпионаж, то, скорее всего, ее действительно не тронут. Разве что используют, чтобы шантажировать меня, но я по крайней мере оттяну время, чтобы они с девочками смогли уехать. Я вдохнул побольше воздуху и сказал: «В Сувалках я умирал от голода и поддался вербовщикам. Они обещали, что народная армия будет заниматься только пропагандой», — и дальше рассказал все, прерываясь, лишь когда визави уточнял фамилии, места и прочее. Сдать кого-либо я не боялся, так как, кроме командиров, почти ничьих настоящих фамилий не знал, а если кого вне штаба и помнил, то по псевдониму.

Стояла глубокая ночь, когда мы закончили. Следователь поколебался немного, обдумывая, видимо, дожимать меня сейчас или потом, и решил не откладывать победу на завтра. «Так что же, Сергей Дмитриевич, — молвил он, — офицер в таком звании не принимал участия в акциях против партизан? Вот сколько их, этих акций». Он выдвинул ящик стола и достал папку со взлохмаченными углами. «Не менее тринадцати разного масштаба за сорок второй год. Вы помогали Грачеву, настоящая фамилия Копылов, планировать и осуществлять эти операции. Известно, что Грачев выезжал на места акций, допрашивал, пытал. А вы? Как дело-то было?»

Я отчетливо увидел, как между моим прошлым и будущим опускается решетка с острыми зубцами, подобная тем, что изображаются в книжках о рыцарских замках. Не оставалось времени проклинать себя за наивное решение быть честным, за высокомерную и недальновидную по отношению к Анне и детям брезгливость, — да и отступать теперь было некуда. «А никак, — ответил я. — Сидел, писал протоколы заседаний, хозяйственные бумаги, характеристики, отчеты об операциях со слов Грачева. Он всегда преувеличивал успехи, чтобы немцы поверили в необходимость дать армии автономию. На деле шкловский батальон разве что прочесывал леса и, если встречал партизан, советовал им держаться подальше и уходил. Осинторфцы принимали участие в боях, но тоже крайне редко. Партизаны к ним разве что в гости не ходили, подкреплялись, иногда даже получали боеприпасы. А вот когда приехали эсэсовцы — тогда все началось всерьез, и я отказался воевать, вышел из строя». Повисла пауза. Он почуял за моим мертвенным спокойствием нечто угрожающее его планам, налился краской и заорал, что верные сталинцы и патриоты должны были стреляться, а коли попали в плен, то бежать и не присягать Гитлеру. Но решетка уже впилась зубьями в пол.