Восстание. Документальный роман

Каждое утро я, если не был командирован налаживать воду какой-нибудь ветеринарной станции, шел двадцать минут до реки, садился на трамвайчик, то есть буксир, куда влезало полсотни человек, и плыл мимо вокзала с колоннадой на другой берег Волги. От маленького причала до набережной Степана Разина, где располагалась контора, было семь минут ходу. Прорабов нагружали бумажной работой — составлять процентовки и прочее, — зато платили очень хорошо, с разными премиями и надбавками за командировки, пусть и ближние, выходило рублей по шестьсот в месяц. Я спешил домой, чтобы отпустить Нюру в педучилище, она поступила на учителя музыки, и мы даже купили фортепиано. Нюра была ужасно счастлива оттого, что выбралась из домашнего плена и плавала учиться из Затверечья, возвращаясь на последнем позднем кораблике. Изредка Полина соглашалась посидеть с девочками, и тогда мы шли на танцплощадку или в кино. Нас бросило друг к другу так же случайно, как их с мужем-бельгийцем, но эта случайность уже была заполнена общим пережитым и одиночеством каждого, и из этого возникло чувство — и это понимали оба. Мы склеились, как две продуктовые карточки.

Прошел еще год, и, когда стало ясно, что чекисты от меня хотят лишь, чтобы я приходил отмечаться, мы стали присматривать квартиру около Володарского или Советской. Я-то был опустошен, и любой дом мне казался временным, а не незыблемым или хотя бы прочным, а вот Нюра очень хотела съехать из окраинной тьмы. Удочерив Нину и Мари, я дал им свою фамилию и отчество. Анна после замужества тоже стала Соловьевой. Дышалось спокойнее, и мы смирились со многим.

Настал апрель, и в конце его было необычайно тепло, настолько, что приходилось открывать окно в спальню. Близилось лето, а значит, купание и другие радости. Отпуск мне полагался ближе к осени, но все равно на душе было легко. Перед Днем интернационала зарплату выдали на день раньше, чем обычно, в четверг. Вечером я сунул деньги во внутренний карман пиджака, вышел из конторы и направился к причалу. Отойдя шагов на двадцать от крыльца, я увидел, как от тротуара отъехала стоявшая там машина, джипик буро-зеленого цвета, и поползла за мной. Когда я достиг переулка, уходящего направо к военкомату, джипик резко набрал скорость и перерезал мне дорогу. Из него выскочили двое в штатском и направились в мою сторону. Я забормотал что-то ненужное, нелепое про отметки, полез за паспортом. Меня настойчиво приглашали проследовать, а увидев, что садиться я не хочу, схватили и потащили. Я вцепился в ручку двери джипика так, что она выгнулась.

Толкотня продолжалась с минуту: я сопротивлялся и кричал, а оперативники тем временем старались запихнуть меня внутрь. Я держался до тех пор, пока не увидел, что из конторы вышел Кудрявцев, такой же прораб. Он подошел ближе и понял, что берут не случайного прохожего, а меня. Сбивая дыхание, я крикнул: «Э! Скажи там!» Кудрявцев прошествовал мимо, отвернувшись, но по ссутуленным плечам и повороту головы я понял, что он услышал и принял сигнал, и сообщит о моем аресте в Мелиоводстрой, и предупредит Анну. Я ослабил хват на ручке, и выбежавший на помощь водитель помог утрамбовать меня на заднее сиденье. Слева уселся один работник, справа — другой. Отдышавшись, я сказал невпопад: «Я думал, что это грабители — зарплату отобрать хотят». Старший группы скривился.

Джипик недолго ехал по Советской и спустя несколько минут вкатился в ворота управления МВД. Я все понял и приготовился к первой личной встрече с сероликими. Дверца открылась, меня взяли под руки и повели в подъезд, затем вниз по ажурного литья лестнице, налево под белокаменные своды и дальше, дальше в сырость подвала. На самом нижнем уровне за столом сидел дежурный. Он указал на деревянную дверь, и меня втиснули в бетонный мешок, где я, конечно, смог шевелить локтями и коленями, но в плечах уже было узко. За дверцей погудели голоса, потом клацнул затвор, и меня — уже без шнурков, ремня и содержимого карманов — выволокли в коридор. В первой комнате промокнули подушечки пальцев и взяли их отпечатки, во второй фотограф ставил меня к стене и дважды ослеплял магнием. Все их сотрудники молчали как рыбы. Так же молча и пихая в спину, они привели меня к обитой железом двери с волчком и отверстием для еды. Скрип, прощальный тычок под ребра, и я уже осматривал камеру. Крошечное оконце под потолком размером с кирпич было забрано решеткой. Лампочка мерцала в корпусе из сетки, у осклизлой стены стоял топчан. Я уселся на него и стал ждать.