Восстание. Документальный роман

В общем, там ничего не было. Ни деревьев, ни развалин, ни заборов, ни камней, ни липовой аллеи к переезду. Просто мела поземка. Поле, на котором раньше стояли дома и цвели сады, вздымалось выше и выше, а там, за перегибом склона, уже шумели на Смоленском тракте автомобили, — и вот на этом поле, кроме угадывавшейся по полузасыпанным канавам Крестьянской улицы, вообще ничего не было. Помня каждый метр этих расстояний, я выбежал на нашу землю и остановился, ужаленный страхом: мне даже не приходилось смотреть под ноги, потому что споткнуться было не обо что. Земля была совершенно гладкой, даже без пней. Я понял, где стоял дом, подбежал туда, отбросил варежки и стал разрывать снег — под ним оказалась льдистая, зеленая с грязно-желтыми пятнами трава. Расцарапывая руки об слой наста и вытирая об щеки бегущую из ран кровь, я шарил, как слепой, по земле. Затем вскочил и, работая сапогами как бульдозерным щитом, расчистил площадку метра в два. По росту травы становилось понятно, что несколько лет назад почву перекопали, причем неровно — остались бугры там, где мама посадила жасмин, где росли груши и где я расположил флигель.

Я почувствовал вновь, как тогда, первой военной зимой, что ноги замерзли, и на этот раз намертво, и их уже не отогреть. На месте соседских домов также не нашлось никаких признаков жизни. Ни полкирпича, ни отбитого осколка чашки, ничего. Не помня себя, я пошел к школе, вытирая саднящие руки об пальто и вглядываясь в дорогу перед собой, чтобы найти, поднять и сунуть в карман хотя бы обрывок прежней жизни. Улицы мелькнули и прокрутились, как быстро запущенная кинопленка, и вот я стоял на месте школы. Но школы тоже не существовало — вместо нее зиял пустырь. Выворочены были даже массивные камни, на которых она покоилась, как на фундаменте. Отчаявшись и растерявшись, я топтался около получаса и думал, что делать. Давно открылись разные лавки и конторы, где-то вдалеке ходили люди. Нашего дома нет, вся наша старая жизнь сметена, перекопана и теперь служит перегноем для чего-то нового — но чего? И где теперь искать моих? Эвакуированы? Живы? Судя по разрушениям, здесь бомбили, расстреливали дома из орудий, причем дважды — сначала черные, затем красные. Голова кружилась от одной мысли о том, что я явился даже не на пепелище — и даже руин моей жизни не существовало, все было сметено, выкопано и представлено так, будто ничего здесь раньше не было. Наша жизнь оказалась стертой резинкой дочиста, будто кто-то, отвечавший за белизну листа, позаботился о том, чтобы смахнуть все крошки и заусенцы в ведро.

Как в длящемся сновидении, я пошел в город искать милицию или администрацию, чтобы навести хотя бы какие-нибудь справки, но ноги повели меня вовсе не туда, а к Игнатенкову. Если его отец до сих пор работает в чека, то он наверняка сможет помочь. Мост через Вопь так же шумел, и та же тропинка перерезала некрутой склон. Улицы и дома до сих пор не восстановили, было много ям и развалин, будто я двигался по археологическим раскопкам. К дому Игнатенкова я даже не подошел, потому что все дома и деревья на четной стороне их улицы были сожжены, и вдоль нее торчали только каменные скелеты печей. Фивы, Помпеи, Троя когда-то низвергались в прах в томах по военной истории, и вдруг мое Ярцево стало картинкой из такого тома о разрушенном и растоптанном мире, который был худым и страшным, но все-таки населенным родными. Проезжавший фургон чуть не задавил меня — я еле успел отпрянуть, хотя так и не понял, откуда он взялся и почему я его не слышал.