Восстание. Документальный роман

Грошев начал читать список в несколько сотен фамилий, и постепенно среди них, один за другим, отдельно, в разных частях, всплыл весь наш комитет, все партийцы. Все было и так ясно, но теперь уже точно никто не сомневался, что суки сдали всех и что каждый из нас у чекистов на карандаше. Комитет быстро переговорил, и каждый делегат бросился сообщать своим, что на этап идти нельзя — нас будут брать. Удача наша висела на волоске, потому что многие успокоившиеся после прекращения бунта начинали спорить. Но все-таки рассказ о событиях на вчерашнем этапе в Четвертом сработал. Когда вызванный Грошевым усиленный конвой прибыл, к вахте высыпали почти все бараки. Задние ряды чуть качнули всю толпу вперед, и стрелкам показалось, что первые ряды двинулись на них. Солдаты вскинули автоматы. Большинство стало палить в воздух, но один солдат дал очередь ниже. Упали сразу несколько человек, и толпа отшатнулась. Убитых было двое: литовец, недавно вступивший в нашу партию, и еще один парень. Отделение заревело, и рев усиливался. Стрелки попятились и, охраняя администрацию, пока та убиралась от греха подальше, скрылись за воротами.

Убитых отнесли в санчасть. Бомштейн нашел алую ткань, вырезал из нее полосу, вшил в черную материю, и над отделением затрепыхался новый флаг. Морской азбукой с крыши барака мы сообщили о расстреле в Шестое, а с кирпичного завода — в Четвертое.

Я взял у Павлишина бинокль и увидел Асту в ее клетчатом платье. Она семафорила, вскидывая флажки, что женщины всё поняли и Шестое присоединяется к новому протесту. Рассчитывая, что Кузнецов поймет, что у него вновь бастует три отделения, и начнет переговоры с куда более слабых позиций, мы легли спать.

Полнедели прошли в глухой тишине. Лагерь будто вымер. На вышках менялись стрелки, но более ничего не происходило. Вольница наша цвела и распускалась. Кто-то устраивал соревнования, бегая наперегонки, украинцы разучивали свои песни, а я принимал клятву у новых кандидатов в Демократическую партию, коих объявились десятки. Комитет записал и раздал баракам статью «Как говорить с Правительственной комиссией». Манифест этот мы писали от сердца, стараясь зажечь других, насколько это было возможно в ледяной пустыне.

В том случае, если прибывшая Правительственная комиссия будет пытаться не удовлетворить наши просьбы об освобождении нас из заключения, наша просьба должна быть высказана в форме требования: Для того, чтобы наша просьба и требования (смотря по обстоятельствам) не была бы голословной и безосновательной, каждый заключенный должен заявить Правительственной комиссии следующее:

— Каждый из нас отбыл уже в среднем по 7–9 лет заключения.

На протяжении этих долгих лет заключения мы, находясь в суровых климатических условиях Заполярья, где по советским законам об охране труда каждому трудящемуся предоставляются льготы в виде удвоенного отпуска, повышенной заработной платы и много других, мы в этих условиях, работая по 10 часов в сутки очень долгое время, ничего не получая за наш тяжелый каторжный труд, не имея никаких льгот, все же построили в Норильске целый ряд предприятий союзного значения. (Посмотрите: все это построено нашими руками!)