Восстание. Документальный роман

По небу катилось ночное солнце. Каратовский рассказывал и рассказывал, мы восстанавливали ход провокаций и штурмов, детали и подробности. Было ясно, что течение бунта в Четвертом напоминало события у нас. Разве что они не догадались запустить змея. А вот Первое находилось за перегибом склона Медвежьей горы и видеть флаги в городе не могло даже с рудника, но все равно каким-то образом узнало про бунт и выгнало администрацию. Их комитет потребовал расследовать убийство двух старообрядцев, со слуха о котором началось брожение в лагере перед бунтом. Каратовский считал, что новость о забастовке городских отделений им сообщил тот самый бывший иранский летчик, развозивший по Горлагу продовольствие. В Первом быстро написали манифест «Почему мы бастуем», обговорили его и вручили Кузнецову вместе с обращением в Верховный совет и к министру внутренних дел. С тех пор новостей с Медвежки не приходило, но горные активисты были настроены подчеркнуто мирно, поэтому партийцы не сомневались, что там прекратили протестовать и вышли работать на рудник.

Дольше других, по сведениям Каратовского, отказывалось прекращать протест Третье, каторжное отделение. Из-за строгости их режима сведений оттуда поступало мало. На цемзаводе, который они строили, то возникали, то пропадали черные флаги. По слухам, бунт возглавлял офицер по фамилии Шамаев. Он угодил в плен, четырежды бежал из лагерей, потом был вынужден сотрудничать с абвером, окончил радиошколу, зачислился в группу диверсантов, и при первой же возможности рванул к советским, но те, увы, не оценили его порыва. Шамаев поделил каторжан на взводы, и они сооружали укрепления, копали рвы — в общем, готовились к штурму. Комиссия к ним наведалась, но, вышли они после визита Кузнецова работать или нет, выяснить так и не удалось.

В Шестом женщины сразу после начала забастовки получили от кого-то из наших записку с просьбой поддержать протест до приезда комиссии. После утреннего развода бригады построились перед вахтой, чтобы идти на работу. Бригадир Зеленская залезла на бочку и громко свистнула: «Расходись по баракам! Ворота зоны закрыть! На работу не пойдем!» Комитета у женщин еще не существовало, и объяснить, что к чему, кроме самой Зеленской было некому. «Наши братья протестуют против убийств товарищей. Поддержим их отказом от работы, пока правительство не пришлет комиссию, чтобы разобраться, что у нас тут творится! Не бойтесь, за все ответят лидеры, вам ничего не грозит!» Первые ряды стали пятиться от выхода из жилой зоны, потеснили задние ряды, и выстроившиеся бригады рассыпались. Стрелки передернули затворы, и черт знает, чем бы все кончилось, если бы не появилась Аста.

Никто не понял, откуда она вытащила клетчатое платье с белым, хотя и неглаженым воротничком. На голове ее была наверчена красная повязка, из-под которой торчали закрученные на бумажки волосы. Губы Асты сияли неуместным красным. Она шла гордо, прямо и быстро. Отец и мать с политическими статьями, ленинградский детдом, блокадная зима в обнимку со смертью, арест за распространение подпольного журнала подруги-литовки, десять лет, добавленные к ее двадцати двум: «Тофри, на выход!» Говорили, что Аста и раньше обращалась с вохрой без страха и всегда всем помогала своей беззаботностью и верткостью, но теперь она и вовсе разошлась. Всунула в кирзовые полуботинки длинные ноги, накинула широкий без пуговиц бушлат, из-под которого выглядывали брюки. Скрестила на груди руки, подошла прямо к автоматчикам и резко обернулась к своим. «Женщины, мы выиграем, мы правы! Покуда они не пересмотрят наших глупых дел — за зону ни ногой! Марш по баракам!» Зеленская со своей бочки захлопала в ладоши. Тофри хоть и эстонка, но декламировала без акцента. «Лучше подохнуть в карцере, чем в котловане! Мы созданы для любви, и коммунизма на нас строить не надо!» Вохра застыла то ли в бешенстве, то ли в эротическом восторге. «Ура!» — вскричали бригады. Одна за другой девушки срывали друг у друга с головы платки и бросали в грязь — в грязных платках же не пойдешь работать.