В последние недели мы, прячущиеся, осмелели и выбирались за газетой или просто посмотреть на скалы с их вогнутыми оконцами пещер на другом берегу Меза, у которых жили стаи скворцов. Один из планов нашего спасения в случае облавы предусматривал переправу туда на водном велосипеде или лодке — затем нам следовало ждать в пещере, пока все успокоится. В то утро мы с Эмилем спустились по улице к аллее и пошли к газетному киоску. Из-за поворота появились двое. Солнце ослепило, и лишь когда мы проходили мимо них, приветливо улыбаясь, я разглядел черную форму эсэс. Раньше я не верил выражению «от страха ноги подгибаются», а теперь почувствовал, что ногой пошевелить трудно, просто сдвинуть ее с места, мышцы превратились в манную кашу. Порыв ветра едва не сшиб меня с ног — но не своей силой, а тем, что принес старые запахи лагеря, страха, бесконечного унижения и бессмысленности. Сжав руку Эмиля, я поздоровался с эсэсовцами, сосредоточенно топавшими вверх по склону. Те вежливо ответили. «Около киоска не останавливаемся, идем дальше», — стараясь говорить будто бы о пустяке, бросил я. Мы миновали киоск, пересекли главную улицу и спустились к набережной. Кафе уже открылось. Не зная, что думать и делать, я решил для начала подождать. Мы сели за столик, с которого открывался вид во все стороны — если что, можно было незаметно уйти. Эмиль осторожно взял меню, повертел в руках и отдал. Я заказал шоколадный ликер, и, когда его принесли, дал ему отпить. Мы сидели в тишине. Наконец Эмиль сказал: «Шарлотта показывала дом на соседней улице. Там нас могут спрятать, кажется, там живет одна женщина, итальянка». Я почти никогда не пил спиртное, и с непривычки у меня зашумело в голове. Эмиль со всей прямотой посмотрел на меня и, секунду помедлив, сказал: «Я не спал, когда вы стояли у двери. Я также все слышал. Мне хотелось встать и ударить его, потому что хотелось спать, а еще потому, что я хотел любить ее сам, один. Но я молчал, потому что иначе все бы узнали. Я просто сгрыз подушку…» Господи, подумал я, ведь я приносил его сородичам одни несчастья, я для них как могильный ворон — и, если ты все-таки существуешь, дай мне, слабой, пьяненькой твари, немного сил сейчас, в этот момент, чтобы спасти этого несчастного малыша. Эмиль, словно услышал, пробормотал: «Я умру, если ее заберут».
Не крадучись, не осторожничая, но готовясь в случае чего отпрыгнуть на обочину аллеи и спрятаться за дубом, мы подбирались к дому. На аллее мы никого не встретили, зато, повернув на нужную улицу, притормозили: в ста метрах, у нашей распахнутой калитки, стоял военный грузовик наци. Шофер, сидя на корточках, щупал переднее колесо. «Пойдем к соседке», — начал произносить я и почувствовал, как рука Эмиля выскальзывает из моей ладони и он начинает бежать вперед. Я прыгнул вслед за ним, схватил за поясницу и повалил. «Она могла уйти! Не будь идиотом!» Отдышавшись, Эмиль успокоился и сказал, где нужный дом, и через минуту мы туда стучались. Итальянка все поняла и показала пальцем на потолок. Мы спрятались на чердаке. Эсэсовцы бродили по коммуне до вечера. Клара успела уйти — наци явно не подготовились ко встрече с пчелами. Почему у эсэс возникли подозрения, и у эсэс ли — может, на самом деле у гестапо — никто не знал. На всякий случай еще две недели мы просидели на треклятом чердаке, спускаясь вниз лишь в темноте.