Восстание. Документальный роман

Я не знал, что делать. Из Намюра Сержу привезли прокламацию, обращающуюся ко всем советским гражданам, угнанным в Бельгию на работу. Листовка требовала явиться на специальные пункты, где есть жилье, еда, медицинская помощь, и впоследствии отправиться на родину. Подписал обращение некий полковник Стемасов, глава репатриационной миссии. Немцев теснили к Берлину, в победе уже никто не сомневался. Ходили слухи, что Гитлер мертв. В Шарлеруа находилось больше шахт, заводов и, следовательно, вернее можно было найти работу, а в Намюре предстояло отыскать отца Андре, уговорить его найти мне применение и связать свое дальнейшее существование с католиками. Поэтому, когда в мае пришла газета с новостью о капитуляции Германии, я выбрал Шарлеруа. По слухам, русских там охотно нанимали на угольные шахты. Через месяц я собрал свою скудную одежду в пожертвованный Сержем чемодан.

Молочник согласился довезти меня почти до самой центральной площади. Мы выезжали утром. Мне хотелось проститься с Клементом и Ани, но я побоялся их будить. Окна в детской чуть запотели. Клемент положил голову на руку и свесился с кровати, едва прикрытый одеялом, с которым сражался каждую ночь. Ему пришло письмо, что отец Андре не против его учебы в Намюре, но теперь, чтобы оказаться рядом с Кларой, ему предстояло получить твердое согласие родителей. Те же уклонялись от разговоров об этом. Может быть, не хотели, чтобы я подумал, что они антисемиты или что-то еще, и ждали моего отъезда. Ани отвернулась к стенке, поджав колени к животу. Они были так похожи на моих. Я схватил чемодан и, стараясь не смотреть на них, вышел.

После ночного дождя Профондевиль утопал в тумане. Молочник завел мотор, и мы долго карабкались вверх по ущелью, кружили в сыром тумане по серпантину и наконец поднялись в поля. Деревни выскакивали из-за каждого поворота, и в любой находились церковь и магазин с блистающей витриной, безбоязненно распахнутыми дверями и стайкой поставленных к крыльцу и ничем не привязанных велосипедов. Вдалеке показались черные правильные пирамиды с ровными склонами. Когда мы подъехали ближе — и уже, наверное, въехали в границы Шарлеруа, — выяснилось, что это не горы, а отвалы добытой руды высотой в десятки метров. Грузовик несся по улицам, вскидываясь и раскачиваясь, когда приходилось переваливать через трамвайные рельсы. Я всматривался в незнакомую жизнь. Двухдверные трамваи с монофарой ползли в гору. Постовой в белой фуражке у моста через железную дорогу дирижировал автомобилями — водители смиренно разъезжались с огромного круга по нескольким улицам. Дома здесь были высокими, темнокаменными, закопченными, с вытянувшимися по струнке окнами. Мелькнула бензоколонка, и тут же мы подпрыгнули, едва не ударившись головами о потолок, — асфальт нежданно обернулся брусчаткой, и мы вкатились на площадь, первую в анфиладе еще нескольких площадей. Людей здесь гуляло не очень много. Несколько детей в сюртучках и платьицах катались парами на лошадях в узорчатой резной карусели.

Молочник высадил меня и показал рукой на следующую, многолюдную площадь, откуда неслись скрежет и свист труб духового оркестра. На прощание мы обнялись. Почему-то я остерегся сразу идти туда, где веселились горожане. Я решил обойти несколько кварталов, попробовать вычитать что-нибудь полезное из объявлений и привыкнуть к городу. По узкой мощеной улице мимо цирюлен, овощных лавок и patisseries я вышел на бульвар и едва не упал в обморок. Фермеры открыли кузовы своих грузовичков и прицепов и вывалили горы картофеля, моркови, и все это пахло землей, листьями, жизнью, полем, травами. Мимо плыли измазанные кровью прилавки с мясом и липкие, медовые кондитерские. Я привалился к какому-то грузовику, закрыл глаза и так стоял, дыша, пока не убедился, что не схожу с ума. Запах жизни освобождал меня от запаха опилок, грязных матрасов, барака, голода, карболки — того, что сидел во мне так глубоко, что даже Профондевиль был бессилен его изгнать. И тут же аромат вернул меня в наш сад — точно так пахла вскопанная земля, когда я сапогом счищал ее, налипшую на лопату. Как будто через карту протянулись чьи-то руки, схватили меня за плечи и повернули к дому. Короткий приступ радости сменился тоской, и чтобы не дать ей меня обездвижить, я разлепил глаза и двинулся дальше. Продираясь сквозь толпу, я тащил за собой чемодан как мешок с горем, пока не уперся в какого-то детину, двигавшегося еще медленнее, чем я.