Восстание против современного мира

Но за признанием вышеупомянутой экзистенциальной ситуации должно было последовать утверждение потребности в поддержке, свойственной обрядовой и иерархической системе, или же утверждение строжайшего типа аскетизма. Лютер отрицал обе эти вещи. По сути вся система мысли Лютера была явно обусловлена его личным уравнением и мрачным характером его внутренней жизни как неудавшегося монаха и человека, который не смог преодолеть свою собственную природу, на которую влияли страсти, чувственность и гнев. Именно это личное уравнение отразилось в конкретной доктрине, согласно которой десять заповедей были даны людям божеством не для того, чтобы выполнять их в этой жизни, а для того, чтобы человек, признав свою неспособность их выполнить, свою ничтожность, а также непобедимость страстей и своей внутренней склонности ко греху, вверил себя личному богу и отчаянно надеялся только на его милость. Это «оправдание верой единой», это осуждение силы «трудов» привело Лютера даже к нападкам на монашество и аскетическую жизнь в общем, которую он называл «напрасной и губительной», таким образом удерживая человека Запада от преследования этих остаточных возможностей реинтеграции, доступной в созерцательной жизни, сохранившейся в католичестве и произведшей такие фигуры, как Бернан Клервосский, Ян ван Рёйсбрук, Бонавентура и Мейстер Экхарт. [843] Далее, Реформация отрицала принцип авторитета и иерархии в измерении священного. Идея, согласно которой человек как понтифик мог быть непогрешимым в вопросах священной доктрины и поэтому легитимно притязать на неоспоримый авторитет, считалась ошибочной и абсурдной.

Христос не давал никакой церкви, даже протестантской, привилегии непогрешимости; [844] таким образом, у каждого есть право рассуждать о вопросах доктрины и интерпретации священного текста за пределами какого-либо контроля и какой-либо традиции. Было уничтожено не только различие между мирянами и священниками в вопросах знания, но также отрицалось и священническое достоинство, понимаемое не как пустой атрибут, но как отсылка к тем, кто, в отличие от других людей, наделены сверхъестественным помазанием и на ком запечатлен character indelebilis, позволяющий им активизировать обряды (таковы среды древней идеи «господина обрядов»). [845] Так отрицался объективный, нечеловеческий смысл, который могут иметь не только догма и символ, но и система обрядов и таинств.

Можно возразить, что все это уже не существовало в католичестве, или что это существовало только в виде формы, или, как мы сами уже говорили, в виде отражения. Но в этом случае путь, ведущий к подлинной реформации, должен был быть одним-единственным: действовать серьезно и заменить недостойных представителей духовного принципа и традиции на достойных. Вместо этого протестантство привело к разрушению и отрицанию, не уравновешенных никаким конструктивным принципом, а только иллюзией —чистой верой. Согласно протестантству спасение состояло в чисто субъективной уверенности в нахождении в рядах тех, кто спасен верой в Христа, и «избранных» божественной милостью. Таким образом осуществилось дальнейшее продвижение по пути духовного ирреализма. Но должна была произойти и естественная реакция в виде материализма.

Отвергнув объективное понятие духовности как реальности жизни, высшей по отношению к профаническому существованию, протестантская доктрина позволила человеку чувствовать себя во всех формах своего бытия существом, являющимся одновременно и духовным, и земным, и оправданным, и грешником. В итоге это привело к полной секуляризации всех высших призваний: не к сакрализации, а к морализму и пуританству. Именно в историческом развитии протестантства, особенно в англосаксонском кальвинизме и пуританстве, религиозная идея стала все больше отделяться от всякого трансцендентного интереса и таким образом стала использоваться для оправдания любого мирского достижения вплоть до порождения своего рода мистицизма государственной службы, работы, «прогресса» и даже прибыли. Эти формы англосаксонского протестантства породили в итоге сообщества верующих без вождя, представлявшего трансцендентный принцип власти; таким образом идеал государства свелся к идеалу простого «общества» «свободных» граждан-христиан. В этом типе общества знаком божественной избранности становится успех, соответствующий богатству и процветанию, ибо в данной фазе главным критерием стал экономический. В этом ясно виден один из аспектов вышеупомянутой упадочной инверсии: кальвинистская теория по сути оказывается материалистической и мирской копией древней мистической доктрины победы. Некоторое время эта теория предоставляла этически-религиозное оправдание прихода к власти торговцев, третьего сословия в соответствующей эпохе —эпохе современных демократий и капитализма.