Восстание в Гурии

— У тебя жар и от долгой болезни ослабел слух,— объяснил ей Георгий.

— И для тебя, Георгий, надо седлать коня. Ты образованный человек, говоришь по-русски. Ты можешь объяснить начальнику Брусулову все наши бедствия, — сказал князь.

— Как только Георгий покинет меня, я умру! — решительно заявила Гуло.

— Видишь, отец, Гуло не отпускает меня ни на шаг от себя! — ответил Георгий.

Если бы даже не было этой причины, Георгий все равно не согласился бы ехать в Озургети, чтобы донести властям на крепостных.

— А кто же теперь оседлает коня? Конюха нет! — крикнула со двора Тамара, подводя хорошо откормленного вороного к балкону.

— О-о, разрази господь мужиков! — воскликнул в отчаянии князь. — Что же делать? Я сам никогда. не седлал коня.

— Не волнуйся, отец, я оседлаю его для тебя„ это не так сложно! — успокоил его Георгий.

Он вынес убранное серебром седло, установил его на спине коня, подтянул подпруги.

— Вот и все, отец, видишь, как это просто. Мы, господа, совсем в юродивых превратились, полагаясь на крепостную дворню. Боимся обжечь руки о работу, А руки у нас такие же, как и у крепостных.

— Что поделаешь, сынок. Не приучен работать с, детства, а теперь стар стал, поздно привыкать! — ответил , отец Георгию.

Потом еще раз послал в преисподнюю всех крестьян и приказал: держать ворота на замке, спустить с цепи собаку, а в случае, если нападут повстанцы, за помощью обратиться к тому парню, к нашему крестнику, Бесиа. Он непременно выручит...

Он сел на коня и в сопровождении управляющего и нескольких вассальных дворян выехал в Озургети. — Боже, до чего мы дожили! — воскликнула княгиня. — Мои родители при дворе бывали, и родители моего мужа тоже, а теперь мужик, сын моей дворовой девки, смеет говорить, что он — нам ровня, что у нас одинаковая кровь! Скорее земля разверзнется, небо обрушится на голову, чем это сбудется! — причитала она, умирая от страха, что на весь дом остался только один мужчина — Георгий.

И Гуло боялась не меньше матери, припоминая события 1793 года.

— Что, если у нас повторится такое же кровопролитие, какое было во Франции в революцию 1793 года! — с трепетом думала она.

Георгий упрекал себя за то, что он не с повстанцами, и нервно расхаживал по террасе.

Дворовые девки, за исключением Тамары, часто заходили к барыне и утешали ее, как могли:

— Где это слыхано, чтобы крепостные сбегали от господ? Это начало второго пришествия! — говорили они ей.

А Тамара, обиженная на княгиню за утренний разговор, носилась по хозяйству, приговаривая:

— Так господам и надо! На огне поджаривали несчастных мужиков! Но бог справедлив, не дал им зажарить их живыми! А теперь разве можно силой одолеть такую уйму восставших мужиков? Ну, а если закон прикажет служить господам, тогда... А что, если мужики не захотят повиноваться такому закону? Разве можно законно мучить человека? Наверное сами господа и выдумали этот закон!

Внезапно на дворе залаяли собаки.

— К нам пришли! — дрожащим голосом произнесла княгиня, бледнея.

— Они убьют нас! — вскрикнула Гуло и приподнялась на постели.

— Ничего, не бойтесь! —сказал им Георгий и вышел во двор.

Он еще издали увидел у ворот трех женщин в сопровождении пожилого мужчины и пошел открыть им ворота. Никого из них он не знал. Они почтительно приветствовали его.

Служанки узнали гостей, низко им поклонялись и поцеловали край одежды у двух дам. Все направились. к дому.

— Элисабед, моя Элисабед, обижена я на тебя, не проведала ты мою Гуло. Но теперь мы в таком страхе, что я не могу на тебя сердиться! — еще издали говорила княгиня, идя через двор навстречу гостям.

— В моей вдовьей доле это простительно, дорогая моя невестка. Не могла выбраться к вам. Сегодня, завтра, все откладывала и вот... — ответила Элисабед, высокая женщина средних лет, черты лица которой еще хранили следы прежней красоты.

Золовка и невестка обнялись.

— Меланья, девочка, и ты поцелуй меня! Какая ты стала большая! — И княгиня расцеловала девушку лет тринадцати - четырнадцати, стройную, с красивыми" глазами.

Остальных двоих гостей княгиня приветствовала так:

— Девка Тута, как ты постарела! — сказала она женщине лет шестидесяти. — И ты постарел, мой Залика, поседела твоя красивая борода! — обратилась она к мужчине лет пятидесяти, сопровождавшему Элисабед.

— Страшный суд, кажется, настал, моя невестка,. сбежали мои мужики, — сказала Элисабед. — Дочь. у нас одна, я испугалась, не похитил бы ее кто-нибудь, в этой смуте, и решила итти с нею к брату.

Все направились в комнаты Гуло. Элисабед расцеловала Гуло, благословила ее, — да исцелит тебя; поскорее господь! — потом спросила:

— А где мой брат?

— Что творится, Элисабед! Не страшный ли это суд перед вторым пришествием! Твой брат и все наши дворяне еще утром поскакали в Озургети, — ответила княгиня.

Гости уселись и началась беседа. Говорили о бунте мужиков. Непринужденнее всех вела себя Элисабед, сестра князя. После той ночи, когда она сбежала с одним бедным дворянином и против воли брата обвенчалась с ним, брат долго сердился на нее. Но потом они помирились и дружба их восстановилась.