Восстание в Гурии

— О-о, отец!.. Я умираю... — прошептала Гуло. — Мама, не плачь так громко, плачь про себя!.. Теперь зима начнется... А весною вернется Георгий... Я-то не увижу вас... Где-то я буду тогда?.. Ничего я не узнаю... Что, уже ночь?..

— Нет, дочка, еще день на дворе!

— Мама, знаешь, о чем я хочу вас попросить? Несчастного отца Бесиа возьмите к себе... У него никого не осталось, некому кормить его... Каких детей он, потерял! И мать не вынесла горя... Горе трудно вынести!.. Уже стемнело?..

— Нет еще. Почему ты спрашиваешь об этом, дочка?

— Боюсь ночи...

Гуло закрыла глаза и задремала.

Настал вечер. Солнце,, будто зовя душу Гуло, в последний раз заглянуло в комнату больной. Затем, подняло с земли свои лучи и закатилось.

Гуло снова открыла глаза.

— Ночь наступила? —спросила она.

— Нет, дочка, пока только сумерки, — дрожащим голосом ответила мать.

— Мама... Воды холодной на грудь полейте.... Душно...

Тамара опять покрапила ей грудь водой.

— Душно, нечем дышать... Темно... Ночь... Тамара опять захлопотала около нее.

— Мама... Георгий...

С этими словами Гуло умерла.

Куда девался Георгий, о котором так тосковала Гуло перед смертью? В декабре 1841 года к стамбульскому городскому палачу доставили десять заключенных. Девять из них были пленные мисирийцы[1], а десятый был еще сравнительно молодой человек с красивым лицом. Первых казнили за то, что они принимали участие в восстании мисирийского паши[2] против султана, а последнего за то, что его считали шпионом, засланным из России.

Безжалостный палач за три минуты обезглавил их всех, и умная, кудрявая голова Георгия скатилась с плеч.

(1888—1889)