Восстание

Далеко за полночь стропила сгорели, и крыша рухнула на потолок второго этажа. Гигантское облако искр бурно взметнулось и рассеялось в багровом воздухе, и тут же над пожарищем вздыбились новые языки пламени. Точно повинуясь высшему велению, из сотен глоток вырвался долгий, радостный рев. Потом крестьяне потихоньку разошлись, словно ожидали только этого знака полной победы. Лишь кое-кто упрямо оставался на месте, опасаясь, как бы без него не произошло еще что-нибудь важное. На рассвете суета на барском дворе улеглась, и даже огонь горел теперь тише, пресыщенно, сонно мерцая.

В окне старой усадьбы бодрствовал все тот же робкий огонек. Бабочки крупных искр садились на крышу и, касаясь старой черепицы, сразу же гасли, будто падая на лед. Иким прикрыл двери, ведущие на террасу, чтобы никто больше не входил в дом и не тревожил покойника. Некоторое время у изголовья убитого барина бодрствовал он, потом кухарка, затем приказчик, которого сменил муж кухарки. А под утро на кресле в углу комнаты покойника прикорнула Мариоара. Ее клонило ко сну, но было слишком страшно, и она старалась не смотреть в сторону дивана, на котором лежало тело Мирона Юги. И без того на нее наводили ужас тени, неуемными призраками плясавшие на стенах. Сквозь выбитые окна лился острый, режущий холод. Стоило ей только закрыть глаза, как чудилось какое-то странное шуршание. Один-единственный раз осмелилась девушка бросить взгляд в ту сторону. Пламя свечи металось, и мертвец будто двигался. Мариоара поспешно трижды перекрестилась… Немного придя в себя, она вдруг совершенно отчетливо услышала вздох, глубокий и горестный, как стон. Не в силах вымолвить от ужаса ни слова, девушка вскочила на ноги. Но тут же раздался испуганный голос:

— Не кричи, Мариоара, не губи меня! Это я — Исбэшеску.

Бухгалтер с трудом выполз из-под дивана — он весь задеревенел. Исбэшеску спрятался, как только увидел, что старый барин берет ружье. Скорчившись под диваном, он благодарил бога за спасительную идею, — не спрячься он, эти звери наверняка бы его растерзали. В то же время он опасался, что мужики подожгут дом и тогда он сгорит, как мышь. В конце концов он решил не двигаться с места, пока не выяснится, что опасность миновала, пусть даже ему придется пролежать под диваном целую неделю. Но лежать скоро стало невмоготу, да и страшно было из-за покойника, так что Исбэшеску подумал, что разумнее было бы убраться куда-нибудь подальше. Это решение укрепилось, когда он увидел, что у изголовья Юги осталась бодрствовать одна только Мариоара, к которой он относился с полным доверием.

Опасаясь, как бы его не заметили со двора, Исбэшеску съежился за шторой и оттуда подробно расспросил Мариоару обо всем, что произошло. Услышав, что крестьяне избили Леонте Бумбу и даже его жену, а квартиру их ограбили, Исбэшеску подумал, что с него бы наверняка живьем содрали шкуру. Мариоара заверила его, что он может безбоязненно уйти через сад, потому что во дворе почти не осталось крестьян. Тут его осенило — надо переодеться в крестьянскую одежду, и тогда, не рискуя быть узнанным, он сумеет благополучно ускользнуть и миновать несколько сел, чтобы добраться до Костешти. Он послал Мариоару к ее дяде попросить у того какую-нибудь одежду, хоть самую драную ветошь, и наказал пронести все задворками, чтобы никто не видел, посулив за это щедрое вознаграждение и вечную признательность. Одежду принесла ему сама Профира, чтобы взять взамен его городской костюм и не остаться в убытке на случай, если бухгалтер не возвратится.

— Ну, тетка Профира, господь бог воздаст тебе сторицей за доброе дело, за то, что ты спасла мне жизнь! — прослезился Исбэшеску, пожимая ей руки. — Я вас всех никогда не забуду.

На рассвете он прокрался через сад к Бырлогу, ни разу не оглянувшись и даже не увидев, как пылает усадьба Григоре Юги…

Чуть погодя, перед самым восходом солнца, потолок второго этажа, давно превратившийся в море огня, с гулом и грохотом обвалился на раскаленный потолок первого этажа, который в ту же минуту тоже рухнул. Через провалы окон было видно, как между закопченными, почерневшими стенами бьется и бушует пламя, взрываясь яростными вихрями искр.

Спустя некоторое время к усадьбе снова потянулись крестьяне. Они смотрели на огонь, качали головой, перебрасывались словом-другим и поспешно оборачивались к старой усадьбе. Им представлялось, кто-то даже сказал это вслух, что дело не завершено, пока еще остается в целости и сохранности старая барская усадьба. Но из-за покойника никто не смел подойти к ней ближе. Впрочем, большинство мужиков пришло, чтобы чем-нибудь поживиться. Беднота зарилась главным образом на кукурузу. Амбар, полный семенного зерна, был опустошен еще накануне вечером. Зерно оставалось еще в двух складах. Павел Тунсу нарочно прихватил с собой железный лом и первый вышел оттуда с увесистым мешком на спине. Он отнес его по соседству, к теще, бабке Иоане, которая, как всегда, возилась с птицей и со своим бесценным внучонком Костикэ.