Восстание

— И все-таки мы обязаны довести до их сведения манифест, господа! — продолжал в смятении Балоляну, не сводя глаз с яростной толпы, которая, казалось, надвигается, хотя она не трогалась с места, возбужденно бурля. — Что вы скажете, господин прокурор?

— Главное, не терять голову! — испуганно ответил Тома Греческу. — Закон необходимо соблюдать, господин префект!

— Трубач, трубач! — рявкнул Тэнэсеску. — Где тебя носит, болван?.. Стой здесь, возле меня, понятно?

Трубач батальона, сержант-кавалерист, прискакал галопом, приставив по уставу трубу к правому колену.

— Слушаюсь, господин майор!

Тэнэсеску отвернулся. Больше всего его бесили слова Антона, как будто тот оскорблял его лично. Он подумал было кинуться на юродивого и отхлестать его перед всем народом, чтобы никому неповадно было бросать вызов армии. Но неожиданно для самого себя он закричал префекту:

— Господин префект, вы что, не слышите, как призывают к неподчинению и к бунту войска, находящиеся под моим командованием?.. Я обязан принять меры, господин префект!.. Я отвечаю за безопасность войск, господин префект!

— А я вам запрещаю повышать голос, господин майор! — тоже закричал, обозлившись, Балоляну. — Вы тут в моем подчинении, а не я в вашем!

Ангелина, не переставая вопить, металась перед солдатским строем, держа в одной руке ребенка, а другой хлопая себя по заду:

— И как вам только не стыдно? Вы кто — солдаты али душегубы!.. Срамота!.. Не боюсь я ваших ружей, не боюсь, и все!.. Стреляйте сюда, коли посмеете! Стреляйте!.. Чего ж не стреляете?.. Вот сюда! Сюда!

Тэнэсеску, увидев ее, снова взмахнул хлыстом.

— Полюбуйтесь только, как эта чертова баба насмехается над армией!.. Вот мразь, мать ее!.. Хватайте ее, ребята!..

Стена солдат не шелохнулась, словно отлитая из стали. Зато над бурлящей толпой взвились новые крики:

— Не давайте им убивать ее!.. Бей их, ребята!.. Вперед, братцы!..

Кое-где группки смельчаков ринулись к стене солдат, в то время как другие швыряли комья земли и камни. Конь майора, в которого попал шальной камень, испуганно поднялся на дыбы.

— Вы что, ждете, чтобы бандиты нас растерзали? Не видите, что они начали нас обстреливать? — крикнул Тэнэсеску главному прокурору и тут же резко скомандовал: — Трубач, подай сигнал!.. Трубач!..

В то же мгновение воздух пронзил медный голос трубы. Щеки сержанта вздулись и покраснели, а конь его запрядал ушами.

— Именем закона!..

Слова прокурора — испуганные, прерывающиеся — не достигли даже слуха префекта. Только беспощадный и угрожающий вой трубы огненным бичом змеился над головами. Труба еще звенела, когда майор Тэнэсеску уже что-то отрывисто скомандовал, высоко подняв хлыст. Двести винтовочных дул вскинулись одним и тем же судорожным рывком и уставились на крестьян. Дикие крики на миг прекратились, будто обрубленные мечом, но тут же взорвались еще оглушительнее:

— Нет у них права стрелять!.. Не трусь, дедушка!.. Давай, ребята, не застрелят они вас! Стыд-то какой, Ангелина нас перегнала!

Но тут же раздались другие команды — суровые, пронзительные, точно скрежет ржавой пилы. Стена солдат ответила на них машинальными и отрывистыми движениями. Винтовочные дула, на которых играли белые солнечные полоски, поднялись до уровня глаз, пальцы одновременно нажали на курки, и под небосводом прогрохотал торопливый залп.

Пока солдаты такими же автоматическими движениями опускали и перезаряжали винтовки, в гуще толпы раздались вопли ужаса. Казалось, по полю хлестнул порыв урагана, и крестьяне чуть было не кинулись врассыпную.

— Они стреляли вверх!.. — заревел Петре, вытаращив глаза. — Не бойтесь, братцы!.. Стойте на месте!.. Куда?.. Не бегите!.. Вперед, люди добрые!.. Отберем у них винтовки!

Грохочущая волна пуль, казалось, смела все шумы, загрязнявшие воздух, и на мгновение воцарилось глубокое, горестное молчание. Всепоглощающий ужас будто разрядил воздух, на поверхности земли осталась только пустота — огромная, терзающая душу. В этом пустынном молчании голос Петре обрушился на толпу, как жаркий, воспламеняющий ливень. Из всех глоток разом вырвался вопль, который, казалось, накалил воздух сильнее, чем недавний залп. Затем голоса снова сплелись в смутный гул, вязкий, как болото, взбаламученное градом.

— Господин майор! — завопил Балоляну, шляпа которого съехала на затылок, а лицо стало землистым. — Крестьяне нападают на нас!.. Вы что, не видите?.. Господин прокурор!..

Ему почудилось, что обезумевшая толпа берет разбег, чтобы наброситься на солдат. Страх раздирал его сердце, и в то же время он отчаянно злился на майора, который, видно, готов был отдать его на растерзание банды бунтовщиков.

Но майор Тэнэсеску ничего сейчас не слышал, до того он был взбешен. Больше всего бесил его префект, трусливая медлительность и нерешительность которого вынуждали его сносить непристойности, оскорбления и даже удары мужиков.