Восстаньте из праха (перевод М. Ахманова)

— Люди, с которыми мы говорили, были убиты или погибли в результате несчастных случаев, они воскресли снова в тех районах, мимо которых проходил наш путь. Монат утверждает, что всех нас, воскресших на этой планете, продолжают постоянно сканировать. И когда один из нас умирает, его запись — вплоть до последних минут жизни — передается куда-то, может быть, в расположенные под поверхностью планеты конвертеры, преобразующие энергию в материю. Они воспроизводят тела такими же, как в момент смерти, а затем регенерирующие устройства вос-станавливают их в первоначальном виде. Возможно, все происходит в той огромной камере, где я пробудился. Потом эти юные тела, без ран и повреждений, еще раз сканируются — и уничтожаются. Наконец, записи снова попадают в конвертеры, которые, возможно, используют в качестве энергетического источника тепло планетного ядра, и нас воспроизводят на поверхности этого мира, вблизи грейлстоунов. Я не знаю, почему повторные воскрешения происходят не в том же месте, где раньше обитал погибший. Я также не представляю себе, почему при этом удаляются все волосы, по какой причине у мужчин не растут усы и борода, зачем все женщины воскресают девственницами и для чего мужчинам делается обрезание. Не знаю, почему нас воскрешают снова и снова. Зачем, с какой целью? Те, кто поместил нас сюда, не показываются и не сообщают нам о своих планах.

— Главное же заключается в том, — подхватил Фригейт, — что мы — не те люди, что когда-то обитали на Земле. Я умер. Бартон умер. Вы, Герман Геринг, тоже умерли. Умерли все — и это бесспорный факт. А мертвых нельзя возвратить к жизни!

Геринг задумчиво посасывал свою трубку, глядя на американца; затем он сказал:

— Почему же нельзя? Ведь я снова жив! Или вы отрицаете это?

— Да! Я отрицаю это — в определенном смысле, конечно. Вы — живы; но вы — не тот Герман Геринг, который родился на вйлле «Мариенбад» в Розенхейме, в Баварии, 12 января 1893 года. Вы — не тот Герман Геринг, чьим крестным отцом был доктор Герман Эппенштейн, еврей, принявший христианство. Вы — не тот Геринг, который заменил фон Ритгофена после его смерти, который продолжал сражаться в воздухе против союзников даже тогда, когда война уже закончилась. Вы — не рейхмаршал гитлеровской Германии и не тот беглец, которого арестовал американский лейтенант Джером Шапиро. Каково! Эппенштейн и Шапиро, ха! И вы вовсе не тот Герман Геринг, который покончил счеты с жизнью, отравившись цианистым калием во время судебного процесса по обвинению его в преступлениях против человечества!

Геринг, уминая пальцем новую порцию табака в своей трубке, тихо произнес:

— Вы много знаете обо мне. Полагаю, я должен быть польщен этим. По крайней мере, я не был забыт в ваше время.

— Нет, конечно, — усмехнулся Фригейт. — Вы были клоуном — да, зловещим шутом — подхалимом и банкротом, а о людях с подобной репутацией помнят долго.

Пораженный Бартон вздрогнул. Он не ожидал, что этот парень заявит такое человеку, который властвует над его жизнью и смертью и может подвергнуть его мучительному наказанию. По-видимому, Фригейт надеялся, что с ним быстро покончат. Или же он решил сыграть на любопытстве Геринга. Тот пристально посмотрел на американца и сказал:

— Поясните свою мысль. Не те ваши соображения, что касаются моей репутации. Любая выдающаяся личность может ожидать, что после смерти станет жертвой клеветы и злобы тупоголовых масс. Объясните, почему я — не тот же самый человек, не Герман Геринг.

Фригейт усмехнулся и произнес:

— Вы — производное, гибрид записи настоящего Геринга и конвертера, воплотившего запись в реальность. Ваша память, каждая клетка вашего тела дублируют память и тело Германа Геринга. Вы обладаете всем, что имел он, — и поэтому считаете себя Германом Герингом. Но это не так! Вы — только дубликат, копия! Настоящего Германа Геринга давно не существует; молекулы, из которых состояло его тело, развеяны в воздухе, поглощены почвой и растениями, вернулись в живую плоть людей, зверей, птиц и выброшены ими в виде испражнений. И вы, сидящее передо мной существо, имеете не большее отношение к подлинному Герингу, чем запись на магнитной ленте — к живому человеческому голосу, к колебаниям воздуха, произведенным гортанью человека и преобразованным бездушным прибором в узор частичек ферритового покрытия ленты.

Это сравнение было понятно для Бартона; он видел фонограф Эдисона в 1888 году в Париже. Он чувствовал себя шокированным, угнетенным откровениями Фригейта. Широко раскрытые глаза и покрасневшее лицо Геринга показывали, что он тоже осознал неприятную истину. Наконец, заикаясь, немец пробормотал:

— Зачем же этим существам брать на себя такие хлопоты — только для того, чтобы наделать кучу дубликатов?

— Я не знаю, — пожал плечами Фригейт.

Геринг резко поднялся из кресла и, свирепо ткнув черенком трубки в сторону Фригейта, закричал по-немецки:

— Ты лжешь! Ты лжешь, паршивая собака!

Лицо Фригейта дернулось, словно его опять ударили по почкам, однако он твердо произнес: