Восставшие из рая

– Я – охотник. В лесу жить, зверя бить – трудно без Поступков. Вот судьба на нас чаще иных и отрывается… Старые промысловики позже остальных Закон Переплета приняли. Дед моего деда еще тех сказителей помнил, что песни о Танцующем с Молнией пели, да о брате его названом, Хозяине Волков… Теперь такого не поют. И вообще поют редко. Иная песня – тоже Поступок. Я на Менориной матери женился – люди в лицо глядеть перестали. Белый Страничник к себе звал, увещевал, после грозился Боди на меня спустить, псов Переплетных. Да побоялся, видно, на себя такое взять…

Странная мысль пришла ко мне в голову, пришла и расположилась, как у себя дома.

– Слушай, Ах, а ты мне говорить все это не боишься? Даже если я – тот, за кого ты меня принимаешь, и ждешь ты от меня невесть каких чудес, то все равно ты тут на пять Поступков наговорил. Переплет, как я понимаю, не дремлет… А ну как шарахнет тебя от всей души? Не боишься?

– Чего? – искренне удивился Ах, и тихо засмеялась в своем углу Менора. – Ты же сам вначале сказал – беру, мол, на себя… Все беру. Значит, и мои слова, и мои Поступки – тоже. И Менорины. Тебя и шарахнет в случае чего, не меня же… хотя слова Переплета не колеблют.

«Скотина ты, а не охотник!» – подумал было я, затем прикинул, каково им всем живется, попавшим в Переплет, и извинился за непроизнесенные слова. Молча извинился.

Дождь плясал на крыше, топая и скользя на черепице.

– Спать давайте, – буркнул я, остывая. – В другой раз договорим. Или ты меня, Ах, на дождь погонишь?

– Не погоню, – серьезно ответил он. – За такое крепко схлопотать можно. Одарит Переплет лихоманкой, и руки дрожать станут – ты хоть и на себя брал, а мало ли что… Спи, где сидишь. Все равно постели никакой нету. На…

И тяжелый, пахнущий линялым мехом кожух шлепнулся мне на колени, чуть не придавив взвизгнувшего Болботуна.

– Мыши, что ли?.. – сонно протянула Менора, и мы принялись укладываться.

Уже засыпая, я вспомнил кое-что из слов Аха, и мне это ужасно не понравилось.

– Охотник, – шепнул я, – слышь, охотник… А Боди – это кто? Блюстители ваши, да?

Ах продолжал храпеть.

– Боди – это Боди, – недовольным тоном сообщила Менора. – Боди-Саттвы. Ну, эти… Переплетных дел мастера.

Она поворочалась и добавила:

– Равнодушные.

И после этого я долго не мог заснуть.

Глава девятнадцатая

Достаточно, чтобы слова выражали смысл.

Конфуций

Я проспал.

Это было глупо, смешно, совершенно по-идиотски, но тем не менее я проспал. Под проклятым кожухом так тепло и уютно спалось, а сукин сын Ах почему-то меня не разбудил и смылся втихую, прихватив с собой Менору.

Я вскочил, наспех приводя в порядок одежду, проморгался для ясности взгляда, выволок из рукава кожуха сонного и упирающегося Болботуна – ишь, берлогу себе соорудил, нет чтобы растолкать, когда надо позарез! – и выскочил из домика, по дороге еще раз врезавшись в злополучный сундук.

Лес был пуст. И лишь из-за частокола Книжного Ларя слышался какой-то шум. Я навострил уши, уже не удивляясь дружному исчезновению паломников, и понял, что шум этот слишком упорядочен, чтобы называться просто шумом.

«Хреновый из тебя разведчик», – ехидно заявил мой внутренний голос, причем голос был вроде бы мой и в то же время почему-то Бакса.

И интонации такие противные…

Я предложил внутреннему Баксу вместе с его интонациями на время заткнуться и пошлепал к частоколу вокруг Ларя, с сожалением поглядывая на замшу своих щегольских полусапожек, превратившуюся в грязную коросту.

Поначалу я двигался осторожно, озираясь по сторонам и перебегая от дерева к дереву, – за каждым стволом мне мерещился белорясый Страничник или неведомо какой Равнодушный Боди, – но вскоре эта игра в веселых стрелков мне прискучила. Тем более что на всем пути к Книжному Ларю я не встретил ни одной живой души.

Птицы и белки – не в счет. Кстати, тень эта живность отбрасывала исправно, сам видел. Почти неразличимую из-за туч, но – тень.

В частоколе между столбами обнаружилась вполне приемлемая щель, и я немедленно приник к ней. Болботун выпрыгнул из кармана, перемазавшись в грязи с ног до головы, и тоже уставился в дырку у моих ног.

Книжный Ларь оказался при ближайшем рассмотрении двухэтажным зданием из красного кирпича, чертовски обычным и с предельно примитивной архитектурой. Куб без окон – и по периметру здания на высоте трех человеческих ростов тянулся широкий карниз, похожий на балкон.

Или узкий балкон, похожий на карниз. В общем, без перил.

На балконе-карнизе той стены, что располагалась справа от меня, стояли три Страничника. Белые-белые. Аж глазам больно.

Внизу под ними, прямо на земле, были расстелены простыни. Тоже белые-белые. Квадратом. Шагов по пятьдесят на каждую сторону.

А на всей этой немыслимой белизне в своеобразном порядке стояли паломники. Босые. Обувь аккуратно выстроилась у стены Ларя – наверное, чтоб не пачкать белые простыни, которые почему-то не пропитывались грязью, что была под ними.

И одежды на паломниках были черные-черные.