Восставшие из рая

– Клумба… – вслух сказала Инга. Слово прозвучало громко и глупо, и ножи насмешливо блеснули в ответ. Двор внезапно стал опасно-чужим, воздух уплотнился, приобретая горький пьянящий привкус; и противоестественная клумба слабо завибрировала в звенящих потоках, льющихся с неба.

Луна крутнулась волчком и брызнула пудрой во все стороны. «…Другие ножи не годятся. Другие ножи – неженки и пугаются крови. Наши – как лед. Входя, они отыскивают самое жаркое место и там остаются. Рыбаки, что победнее, ночью ловят при свете, который отбрасывают эти лезвия…»

Сознание само рождало вперемешку незнакомые и знакомые слова, они пахли полынью, ночью и страхом; и на удивление не оставалось ни сил, ни времени. Ничего не оставалось.

«…черные ангелы стелют снежную пряжу по скалам, сизые лезвия крыльев – сталь с альбасетским закалом… семь воплей, семь ран багряных, семь диких маков махровых разбили тусклые луны…»

Инга попятилась, закусив губу, прикипев взглядом к двенадцати ножам, растущим из-под земли; с трудом дохромав до флигеля, она захлопнула за собой дверь и ничком бросилась на проснувшуюся и зазвеневшую сетку кровати.

За дверью молча улыбались стальные цветы.

Заснула она почти сразу, и ей снилось, как огромная свинья сосредоточенно бродит между ножами, раскачивая их пятачком и деловито принюхиваясь. Вот она коснулась того, на котором была Ингина кровь, замерла… принюхалась…

Глава шестая

Есть души, где прячутся
древние тени,
гул прошлых страданий
и сновидений…

Ф.-Г. Лорка

Утром Инга обнаружила на тумбочке около входа большую кружку с молоком, надтреснутую плошку, где густел темно-коричневый мед, и два ломтя черного хлеба. Справедливо предположив, что пища приготовлена для нее, а не для кого-нибудь другого, Инга позавтракала и вышла на крыльцо, протирая глаза.

Хутор жил своей размеренно-кропотливой жизнью. Копались в земле растрепанные куры, носился по загону жизнерадостный жеребенок, из хлева доносилось приглушенное мычание и хрюканье, и люди удивительно легко вписывались в эту патриархальную пастораль.

Люди – коренастый и плотный лешак-фермер, роющийся на огороде за крайним домом, где произрастало нечто обильно-зеленое и неразличимое с такого расстояния; расплывшаяся беременная женщина Ингиного возраста, рубившая капустные головы на дощатом сооружении, напоминавшем площадный помост средневековья; и шумная компания молодых парней, явно собравшаяся куда-то.

Среди них выделялся всклокоченный опухший детина в майке и закатанных до колен холщовых штанах. Он курил и старался держаться прямо, но все равно выглядел скособоченным и осторожно-заторможенным, как раненый зверь.

– Помочь? – вежливо спросила Инга, подходя к рубщице капусты.

«Шестой месяц, – прикинула она на глаз сроки беременности, – ну, седьмой – максимум. Ест, наверное, много…»

– Не-а, – помедлив, откликнулась та и обтерла лоб рукавом платья с потрясающей ручной вышивкой. – Отдыхайте, чего уж там…

Парни подхватили кошелки, из которых что-то торчало, и направились к опушке леса. Кудлатый детина брел позади, зажав рукой низ живота, словно его только что пырнули ножом.

Ножом…

Инга быстро глянула вниз – нет, ничего противоестественного сегодня из земли не росло, никаких ножей, кроме того, что был в руках хозяйки, – и вновь посмотрела вслед удаляющимся парням.

Ночной кошмар уходил в забытье, затягиваясь флером нереальности, да и нога у Инги совершенно не болела.

Приснилось все, что ли?.. Свинья еще эта…

Беременная проследила за взглядом Инги и улыбнулась краешком полных губ.

– Что, Йорис глянулся? Да ты не красней, баба, наш лохмач – мужик завидный, хоть в найм сдавай, на племя… То есть раньше был. А сейчас спортили красавца…

– Заболел? – предположила Инга.

– Заболел. Так заболел, что дальше некуда. Причинное место ему отбили. По сю пору оклематься не может. Пришлый один, с дружком, за банку первача…

Широкое лицо беременной расплылось в ухмылке, она гнусаво захихикала, пятна пигментации резко выступили на щеках – и Инге вдруг почудилось, что это гулящая ночная свинья ворочается напротив нее, колыша разжиревшие бока и похотливо хрюкая.

Как о борове своем говорит… и нож, нож в руках!.. кухонный, похожий… сизые лезвия крыльев…

– Ты чего? – равнодушно бросила беременная, и наваждение сгинуло. – Это не сейчас, это недели две почти как прошло. А по виду и не скажешь, что залетные на драку злые – очки да борода кустом…

Только тут до Инги дошел смысл сказанного хозяйкой.

– Ребенок? – холодея, выкрикнула она. – Ребенок был с ними? Мальчик, тринадцать лет, худенький такой… Был?!

– …Ганна! А ну иди сюда!

Кричал пожилой фермер. Он стоял на краю огорода, из-под руки вглядываясь в женщин, и вся его крепко сбитая фигура излучала нетерпение и раздражительность.

– Оглохла, что ли?! Сюда иди, говорю!

– Иоганна я, – быстро проговорила беременная, глядя мимо Инги. – Бабку мою так звали – Иоганной… и еще вот что – ты ночью на двор не шастай, разве что по нужде. Ясно? После поговорим…