Восставшие из рая

Удаляясь, он вопреки ожиданиям отнюдь не уменьшился, а даже наоборот – принялся расти, вытягиваясь, сровнялся в росте с соснами и исчез в темноте леса, оставляя за собой грохот падающих деревьев да вопли потревоженного ночного зверья.

И тут Ингу сбило с ног. Причем так неудачно, что она ткнулась носом в прелую хвою, едва не выронив нож, потом оперлась на локоть и ошалело уставилась на очередного гостя.

Человек, столь неаккуратно вывалившийся из кустов, был действительно похож на человека, более того – человека весьма заурядного и вдобавок пьяного в стельку.

– Нет, нет, – забормотал человек, стоя на четвереньках и дыша на Ингу сивушным перегаром, – нет, только не это… Ну на кой ляд я вам всем сдался?! Отстаньте, а… отстаньте!..

Одной рукой человек попытался отмахнуться от всех тех, кому он на некий ляд сдался, – но потерял равновесие и упал, с шумом заворочавшись в сухих иголках.

– Значит, так? – с унылой обреченностью спросил он и шустро пополз к противоположному краю поляны, раскорячась и топыря локти. – Значит, облава? Ладно…

«Он, Бредун, – вспомнила Инга слова Иоганны. – Больше некому… Четвертый!»

И шагнула следом.

Доползший до конца поляны Бредун остановился и попытался лежа обернуться, что ему частично удалось.

– Вон пошла, – хрипло пробурчал он, косясь на Ингу, – давай чеши отсюда… Съем сейчас! Вот…

В глазах Бредуна зажглись хищные красноватые огоньки, зубы удлинились, становясь клыками, и на бледном лице резко проступил багровый рот.

– Ух, щас кровушку-то повысосу! – визгливо затянул Бредун – и икнул. Потом еще раз. Громко и неожиданно.

Он икал и икал, сотрясаясь всем телом, лицо его опять стало заурядным и даже жалким, и Инга зачем-то принялась хлопать его по спине, опустившись рядом на корточки.

Через некоторое время Бредуну полегчало. Он привалился спиной к стволу сосны, шмыгая длинным горбатым носом, взгляд его светлых глаз малость протрезвел и стал почти осмысленным – и Инга осмелилась.

Она ожидала совсем другого – погони, насилия, боли… А тут сидел похмельный немолодой человек, и лес вокруг помалкивал, до поры прикидываясь паинькой.

– Ты ответь мне, Бредун, – начала было Инга и осеклась. – Они сказали, что ты можешь ответить…

И снова осеклась.

– Кто?! – подавившись собственным вопросом, перебил ее Бредун и для пущей убедительности постучал кулаком по своей груди. – Я – кто? Как ты меня назвала, женщина?!

– Бредун, – робко повторила Инга. – Это мне так на хуторе…

– М-да, – человек задумчиво взлохматил и без того непослушные волосы. – Вот оно как… Бредун, значит. Это который бродит, что ли? Или который бредит? Ась? Ты как полагаешь?

– Никак, – честно ответила Инга. – Не знаю я. Ничего я теперь не знаю. Жили себе, жили, и вдруг – как в черный омут. Страшно должно быть, а мне и не страшно даже… Плохо и пусто.

– Ну, дура Иоганна, удружила, – человек плюнул в кусты и вытер мокрый рот о плечо. – Вот уж ведьмаки чертовы, умники лешастые, скажут – как оглоблей по башке! Бредун… Тогда уж лучше который бродит. Бредет, так сказать. Туда-сюда. Оттуда. И отсюда. И опять туда… где раки зимуют.

Он помолчал и нехотя добавил:

– Ты б меня не спрашивала лучше, а? Я тебе все равно ничего толкового не отвечу… Ну не знаю я, где мужики твои, честно, не знаю! Слухами земля полнится, а я мимо шел, как всегда… брел, в смысле. Догадываюсь, да и то – серединка на половинку! Зря они на Черчеков хутор сунулись. Ох, зря!.. Этот хутор судьба часто любит. Раз в полста лет – не одно, так другое… хоть в вашем мирке, хоть в каком другом! Ладно, что с тебя, неразумной, возьмешь, кроме хлопанья ресницами… Раз ты меня, похмельного, утешила, давай глянем… Ну, пошли?

Инга не очень поняла, что именно они сейчас будут глядеть в этой темени и чем она таким особенным утешила похмельного Бредуна, но тут ночной гуляка лениво махнул рукой – и вокруг стало светло.

Очень светло.

Слишком.

Глава девятая

Над собором из пепла – ветер.
Свет и мрак, над песком встающий.
Очертанья маленькой смерти.

Ф.-Г. Лорка

Инге показалось, что ее проволокли за волосы через такой чертополох миров и событий, что он изорвал сознание в клочья, разметав обрывки по ветру.

По степному горячему ветру, пахнущему полынью и стрелами…

Горели соборы и бордели, воздвигались империи и рушились горные хребты, вскипали алые бездны, и небо раскрывало объятия молниям, когда на перепутьях дорог мирских сходились судьбы и упрямые неудачники с глазами цвета синей стали…

И хутор, Черчеков хутор, настырный камешек в шестернях взбесившихся часов! Он строился, разрушался, рос или сужался до единственной радикулитной избенки; рождались и умирали люди и нелюди, творилось зло, похожее на добро, и добро, неотличимое от зла, – камешек, камешек, мелкий, назойливый, ворочающийся…

Где ты, камешек? Затерян в прибрежной гальке или летишь в авангарде горной лавины; впрессован в щебенку сельской дороги или забрался в башмак случайного прохожего?

Где?!