Восставшие из рая

Пергаментная луна заглянула в окошко-бойницу и отшатнулась; но любопытство победило, и луна зацепилась краешком за выступ карниза, повисла и осторожно прислушалась.

— Ай, мама, бросай добро в воду, бросай в огонь — туманом встанет, дымом вырвется... В лес иди, в чащобу, баба — на пяти тропинок встречу, где ветвей сухие руки молча корчатся от муки!.. Троих пропусти, пятого не дожидайся — иди за четвертым! Гнать станет — иди! Врать станет — иди! Бить станет — умри и иди!.. Остановится Бредун — спрашивай...

Белая рубашка в последний раз мелькнула у дверей и, всплеснув руками, вылетела из флигеля. Освобожденная темнота радостно зашипела, расползаясь и заполняя всю комнату — и в ответ снаружи раздался гневный крик ворона. Он прокатился где-то высоко вверху, и Инге отчетливо вспомнился старый хозяин хутора — как его Иоганна звала? Черчек, что ли? — но теперь это было неважно.

Инга встала. Что-то умерло в ней, выжженное белым пламенем свечи по имени Иоганна, и новая Инга была страшна и прекрасна. Быстро пройдя к двери, она, не останавливаясь, вышла во двор и двинулась к изгороди.

На миг она задержалась в памятном месте, наклонилась и легко выдернула из земли нож. Он должен был быть здесь. Он — ждал.

Рукоять знакомым ощущением скользнула в ладонь, поворочалась и устроилась тихо и уютно. Обтяжка рукояти была из кожи — чуть шершавой и приятной на ощупь — но Инга с сожалением разжала пальцы и перехватила нож за лезвие.

Оно было теплым.

«Семь сердец ношу по свету. В колдовские горы, мама, я ушла навстречу ветру...»

...Минута, другая — и черная громада леса расступилась навстречу. Инга крепче сжала лезвие ножа, и его тепло — то усиливаясь, то ослабевая — повело женщину в ночь. Ни одна ветка не ударила ее по лицу, ни один корень змеей не лег под ноги, ни один звук не заставил вздрогнуть — ни отдаленный волчий вой, ни вороний грай за спиной.

Лес принял в себя женщину с ножом в руке; принял и поглотил.

Луна ударилась о частокол веток и с сожалением откатилась в сторону.

8.

За вещим биением ритма

спешит она в вечной погоне,

с тоскою в серебряном сердце,

с ножом на ладони.

Ф. Г. Лорка

...лес вкрадчиво обошел Ингу со всех сторон, на мгновенье застыл в ожидании — и резко понесся назад, хрустя ломающимися сучками, шурша дыбящейся хвоей, взревывая, взвизгивая, подвывая, хохоча...

Страх вспыхнул падающей звездой и мгновенно угас, уйдя в жаркое лезвие ножа и оставив лишь легкий, пьянящий озноб. Пальцы Инги окаменели на клинке; редкие, тяжелые капли крови срывались с порезанной ладони, и лес жадно слизывал их на лету, прося еще, еще, еще...

Ингу переполняла спокойная уверенность, будто это не она — женщина тридцати с лишним лет от роду, замужняя, характер обычный, образ жизни обычный — не она бежит сейчас по ночному лесу в фантасмагорическую неизвестность, а некто другой, совсем другой, настолько другой...

И слабым синим огнем засветился нож-проводник, откликаясь этим мыслям, откликаясь тому, другому, который... Инга разглядела, что нож стал длиннее, раза в три-четыре, лезвие слегка изогнулось, отсвечивая призрачной голубизной; и пришли слова. Пришли издалека, из немыслимого далека, но это были единственно возможные слова, гордые и простые.

«Оружие. Брат Скользящего в сумерках. Спутник Танцующего с Молнией.»

И лес замер в испуге.

Инга стояла, переводя дыхание, на крохотной поляне в самой сердцевине чащи — а легконогий человек внутри нее еще бежал, в упоении нежданного мига свободы, но вот и он замедлил шаг, вздохнул, опустил клинок синей стали и...

И исчез.

Инга была одна. Была — собой.

— ...На пяти тропинок встречу, где ветвей сухие руки молча корчатся... — прошелестело в вершинах сосен, хотя никакого ветра и в помине не было — и серая тень скользнула мимо Инги, пересекая поляну.

«Собака», — отстраненно подумала Инга.

— Волк, — рассмеялись сосны, роняя желтые иглы, — волк...

Волк, прихрамывая, трусил неторопливой рысцой, чуть подволакивая заднюю лапу; он в самом деле напоминал побитого пса, взъерошенная шерсть стояла дыбом и кое-где свалялась комками, неопрятными и грязными. У дальних кустов он на миг обернулся, изогнувшись всем телом, и глаза волка отразили слабое свечение ножа — который стал прежних размеров и почти угас.

Еще мгновение — и Инга снова осталась в одиночестве, даже не успев удивиться своему обострившемуся ночному зрению.

«Наш лохмач — мужик завидный, — донесся откуда-то насмешливый голос Иоганны, — то есть раньше был... А сейчас спортили красавца. Ты, баба, троих пропусти, пятого не дожидайся, иди за четвертым...»

«Первый?» — одним вздохом спросила Инга.

Тишина. И легкий свист, складывающийся в тягучую, заунывную мелодию.

Напротив Инги стоял ребенок. Он стоял вполоборота, пряча лицо под капюшоном длинного плаща; маленький, худой, и сердце Инги застучало неровно и часто.

— Таля... — шепнула она, шагнув чуть в сторону и заглядывая под капюшон. — Ты?..