Восставший из ада. Ночной народ

Бун услышал вздох Деккера, но ответа не последовало, и тогда он рискнул бросить взгляд на обвинителя. Пока выкладывались фотографии, Бун чувствовал на темечке пытливый взгляд, словно саднящие мурашки. Но теперь вновь обнаружил лишь понурившийся взгляд.

– Пожалуйста, ответь, – сказал он. – Это сделал я?

Деккер потер влажные мешки под серыми глазами. Он уже не дрожал.

– Надеюсь, нет, – сказал он.

Ответ был до нелепого беспомощным. Они обсуждали не мелкий проступок. Это одиннадцатикратная смерть; а сколько еще убитых скрыто от глаз?

– Скажи, о чем я говорил, – попросил Бун. – Скажи в точности…

– В основном бред.

– Тогда с чего ты взял, что я виновен? Должны же быть причины.

– Картина не сразу сложилась целиком, – ответил Деккер. Он взглянул на мертвецкую на своем столе, поправив слегка выбившуюся фотографию средним пальцем.

– Я должен делать ежеквартальный отчет о нашем прогрессе. Тебе это известно. И я слушал записи прошлых сеансов, по порядку, чтобы оценить наши успехи… – он говорил медленно, устало. – И я заметил, что в твоих ответах всплывают одни и те же фразы. В большинстве случаев погребенные среди прочих слов – но они были. Ты словно в чем-то сознавался; но в чем-то столь ужасающем, что не мог этого выдать даже в состоянии транса. Взамен перекладывал в какой-то… шифр.

О шифрах Бун знал не понаслышке. В черные времена он слышал их всюду. Послания от воображаемого врага в шуме между радиостанциями; в шепоте машин перед рассветом. Неудивительно, что он сам освоил это искусство.

– Я поспрашивал мимоходом, – продолжил Деккер, – среди полицейских у меня на лечении. Ничего конкретного. И тогда они рассказали мне об убийствах. Конечно, из прессы я знал некоторые подробности. Похоже, убийства длятся два с половиной года. Несколько здесь, в Калгари; остальные – в часе езды. Дело рук одного человека.

– Меня.

– Не знаю, – сказал Деккер, наконец посмотрев на Буна. – Будь я уверен, я бы уже обо всем сообщил…

– Но ты не сообщаешь.

– Я хочу в это верить не больше тебя. Если все правда, то меня это нисколько не красит, – в Деккере чувствовался гнев, причем плохо завуалированный. – Вот почему я выжидал. Надеялся, ты будешь со мной, когда это случится вновь.

– Хочешь сказать, кто-то умер уже тогда, когда ты знал?

– Да, – ровно ответил Деккер.

– Господи!

От этой мысли Бун вскочил, задев ногой стол. Места преступлений разлетелись.

– Говори тише, – потребовал Деккер.

– Умирали люди – и ты ждал?

– Я пошел на этот риск ради тебя, Бун. Ты этого не ценишь?

Бун отвернулся. Его спина похолодела от пота.

– Сядь, – сказал Деккер. – Пожалуйста, сядь и скажи, что для тебя значат эти фотографии.

Бун невольно закрыл рот рукой. Из объяснений Деккера он знал, что говорит этот язык тела. Разум посредством тела хочет заглушить какое-то признание – или замять вовсе.

– Бун. Мне нужны ответы.

– Ничего не значат, – сказал Бун, не поворачиваясь.

– Совсем?

– Совсем.

– Взгляни еще.

– Нет, – твердо ответил Бун. – Не могу.

Он услышал вдох доктора и почти ожидал требования столкнуться лицом к лицу с ужасами снова. Но тон Деккера был умиротворяющим.

– Все хорошо, Аарон, – сказал он. – Все хорошо. Я их уберу.

Бун прижал ладони к закрытым глазам. Глазницы были горячими и мокрыми.

– Их нет, Аарон, – сказал Деккер.

– Нет, есть.

Они все еще были с ним, отпечатанные в памяти. Одиннадцать комнат и одиннадцать тел, застывшие перед мысленным взором и не поддающиеся экзорцизму. Стена, которую Деккер возводил пять лет, рухнула в столько же минут – от руки собственного архитектора. Бун снова сдался на милость безумия. Он слышал, как оно скулит в голове, раздаваясь из одиннадцати перерезанных трахей, одиннадцати вскрытых животов. Дыхание и кишечные газы пели старые безумные песни.

Почему же после всех трудов его оборону прорвали с такой легкостью? Глаза знали ответ, изливая слезы и признаваясь в том, чего не мог признать язык. Он виновен. Почему же еще? Руки, что он прямо сейчас вытирал о штаны, пытали и губили. Притворяться перед собой – лишь толкать их на новые преступления. Вместо того чтобы предлагать им очередной момент самодурства, лучше сознаться – хоть он не помнил ничего.

Бун обернулся к Деккеру. Фотографии лежали в стопке, лицом вниз.

– Ты что-то вспомнил? – спросил доктор, читая перемену на лице Буна.

– Да, – ответил он.

– Что?

– Это я, – просто сказал Бун. – Это все я.

II Академия

1

Деккер был самым доброжелательным следователем, которого мог желать любой обвиняемый. Часы, проведенные с Буном после того первого дня, заполняли аккуратно сформулированные вопросы, пока вместе – убийство за убийством – они изучали свидетельства тайной жизни Буна. Вопреки настояниям пациента, Деккер рекомендовал осторожный подход. Слова о виновности – не веские улики. Нужно быть уверенными, что признание – не просто следствие стремления Буна к саморазрушению, к самооговору из-за желания быть наказанным.