Восточней Востока

Абстракционист Сугимата у себя в мастерской обстоятельно рассказывал о своем творческом пути, о том, как после долгих поисков он пришел к своему геометрическому мотиву — шестиугольнику. «У Мондриана — квадрат, у меня — шестиугольник, — говорил он. — Правильный шестиугольник для меня — самая красивая, самая гармоничная фигура, ее мягкий угол, чем-то перекликающийся, может быть, со спокойным изгибом локтя, колена, более всего соответствует восточному образу мыслей, в то время как прямой угол Мондриана выражает суть европеизма…» И действительно, в большинстве работ последних лет, как в живописи, так и в объемных, похожих на коробчатых змеев конструкциях из толстого картона, которые, по словам автора, стоят на грани живописи и скульптуры, шестиугольники в том или ином виде присутствуют. Иногда ясные, как плитки кафельного пола, иногда более смутные.

Сугимата известен в художественных кругах, он выставляется на венецианской «Биеннале», у него был уже десяток персональных выставок, но с этих-то выставок он как раз ничего не имеет, наоборот: должен платить за помещение. А средства к жизни он добывает, выступая как художник-иллюстратор, причем в плане сугубо реалистическом!

Так что не все укладывается в схему.

Одно, по-видимому, бесспорно: экстравагантное искусство, представленное на сегодня «собакой длиной в два с половиной метра» и пластикатовыми композициями «Тренда» (одну из них сами авторы назвали «надувным искусством»), выражает глубокий кризис художественной мысли, утрату каких бы то ни было критериев и точек отсчета. Я бродил по выставкам, и, несмотря на то что прежде мне, как нетрудно догадаться, далеко не часто приходилось видеть подобные вернисажи, многое казалось на удивление знакомым — по каким-то где-то виденным репродукциям, по статьям, чьим-то рассказам. Думалось: ну сколько раз, в самом деле, можно решать одну и ту же, пусть небезынтересную, технико-художественную задачу — доказывать, что есть тонкие переходы, оттенки даже не цвета, а бог весть чего, позволяющие изобразить «белое на белом»? Сколько раз можно комбинировать «картину мира» из газетных вырезок, этикеток от винных бутылок и сигарет? Сколько раз можно пропарывать холст энергичными взмахами бритвы?

Это чувствуют и сами художники. Они ищут, по их собственным словам, новые пути. Но поиск идет в основном по линии технической изобретательности. На ходкам иногда нельзя отказать в остроумии, по круг мыслей и эмоций, доступных выражению такими средствами, удивительно узок — даже если принять, что китовый скелет действительно как-то выражает идею неба. На каждой выставке — почти обязательно несколько «небес», обязательно что-нибудь вроде «цветов зла», «жизни человеческой», «современности», «нашего века» и прочих достаточно общих категорий. Все это вызывает иногда любопытство, но лишь изредка встретишь вещь, которая действительно какими-то загадочными, тайными путями проникает в душу и заставляет волноваться.

В этом памятнике голландским мореходам

в Нагасаки несомненно присутствует юмор

Такова была в Музее современного искусства работа некоего Роберто Патта из Чили, название которой переводилось приблизительно так: «Жизнь, ставшая мишенью». Трудно передать словами, что было изображено на этом огромном полотне. Скорее всего это было похоже на какую-то сумасшедшую лабораторию, где из реторты в реторту переливается недобро мерцающий свет — голубоватый, красный, зеленый, где сплетаются какие-то немыслимые конструкции, и все это вместе напоминает вдруг картину города, озаренного ночным светом реклам. Что-то тревожное есть в этом полотне, оно заставляет вспомнить о грозных силах природы, которые человек пробудил раньше, чем достиг моральной готовности владеть ими, о бездушной «логике» материального прогресса, пути которого далеко не всегда совпадают с путями человечества к счастью. Может быть, это несколько вольное прочтение — не знаю.

Но такие работы попадаются не часто.

Впрочем, справедливость требует сказать, что не только встречи с ультрамодернистским искусством оставили у меня ощущение какого-то кризиса. На большой выставке акварели в выставочном зале парка Уэно, где преобладали работы реалистического плана, я познакомился с господином Катаяма — художественным критиком.

— Как вам нравится выставка, Катаяма-сан? — поинтересовался я.

— Очень высокая техника, — ответил он, и это было все.