Восточнославянская этнография

А.А. Потебня в сочинении «О мифическом значении некоторых обрядов и поверий» обратил внимание на игру в ворона и предложил объяснение, как я думаю, вполне верное. Общим мотивом во всех вариантах игры в ворона является намерение ворона залить детям очи. Это заливание очей, по мнению г-на Потебни, указывает, что ворон иносказательно выражает смерть: ослепленные дети делаются достоянием смерти. Г-н Потебня указывает на следующий мотив (замечу — очень редкий): кого матка успеет рассмешить из детей, пойманных вороном, тот принадлежит ей, а который не смеется — то ворону. Отсутствие смеха, по замечанию г. Потебни, есть признак пребывания в царстве смерти — на основании сходства смеха со светом и жизнью. В подтверждение этого мнения приведено указание, что, по германским поверьям, души, пребывающие у Гольды, не могут смеяться. Добавим к этим соображениям г. Потебни, что самое копание ямки, может быть, служит символическим выражением похорон. Копание ямки составляет основу игры и встречается во всех ее вариантах.

Основное значение игры в ворона открывается еще из следующей италианской игры этого рода: в Северной Италии дети поют следующую песенку, подражая в конце криком ворону: <…> «Ворон! Принеси сито; моя мать умерла — ке!» Сито играет здесь, вероятно, ту же роль, что весы в италианских (и русских) народных повериях: безгрешная душа проходит сквозь сито[90].

Олицетворение смерти в виде птиц вообще, в особенности ворона, нашло место и в письменности — как древней классической, так и новой христианской, в сочинениях Горация <…>, Ефрема Сирина. В «Гиалеях» и «Азбуковниках» птица Харадр понимает, кто из больных останется жив и кто умрет. «Аще будет ему (т. е. больному) умрети, отвратит от него очи своя Харадр; аще быти ему живу, ино веселяся возлетит на аер (воздух) противу солнца». Это сказание встречается в «Физиологах» и бестиариях[91].

По-видимому, на действительном факте основываются народные поверья, что вороны криком своим предвещают ветер или бурю. В одних местах думают, что будет буря, если вороны летают быстро и высоко[92]; в других — если вороны летают низко[93]; в третьих — если летают над водой[94]; на дождливую погоду вороны садятся на деревья между ветками; на холодную и на мороз садятся на верхушке деревьев[95]. Вообще, по народным поверьям, если птицы кружатся в воздухе с криком, то зимой это знак метели, а летом — дождя[96]. Крестьяне Пудожского у. Олонецкой губ. (водлозеры), когда при ловле рыбы нуждаются в достаточной силе ветра, чтобы парус лодки был надут, обращаются к воронам с таким заклинанием:

Сивушки-бурушки,
Вещие вороняюшки,
Пособите, дружки, помогите.
Как моего дедушку слухали,
Как моего батюшку слухали,
Послужите и мне верою-правдою,
Силою крепкою[97]

.

В сказках обнаруживается даже отождествление ворона с ветром, например в русской сказке «Солнце, Месяц и Ворон Воронович»[98].

Поверья, что птицы криком предвещают или даже поднимают бурю, встречается в разных странах <…>. Суеверные сказания о вороне распространялись не только устно, но и письменно. Они входили в сборники суеверных примет, так называемые «Волховники», «еже есть се: храм трещит, ухозвон, воронограй, куроклик, окомиг» и пр. Некоторые статьи «Волховника» переписывались отдельно и вошли в индексы запрещенных книг под своими частными названиями; таковы «Воронограй» (приметы и гадания по крику воронов), «Курогляшенник» (по крику петухов), «Птичник» или «Птичьи чарове» (по крику и полету птиц вообще) и «Трепетник» (о дрожании различных частей человеческого тела)[99].

Кроме «Волховников» сказания о вороне письменным путем могли проникать через «Физиологов». В древнейших «Физиологах» ворон являлся символом верности. В армянском переводе, сделанном, как полагают, в IV или V в. по греческой рукописи, говорится, между прочим, что «есть род ворона, который похож на голубя; по смерти своей подруги он не прикасается к другой». Позднейшие греческие тексты приписали это свойство горлице, которая в средневековых переделках «Физиолога» совершенно вытеснила ворона[100].

Более важным представляется еще то обстоятельство, что ворон по своему неприятному крику, черноте и хищности издревле уподоблен был черту и вошел в жития святых, занял место в житейных сборниках Викентия Бове, Якова де Ворагине, Цезария Гейстербахского, проник в патерики. Затем ворон вошел в «Беседу трех святителей» — чрезвычайво распространенный в старину памятник, оказавший глубокое влияние на народную словесность.